— Мы как раз обсуждали подробности благотворительного концерта, когда вы вошли, — закончил он.
Поразительная перемена произошла с певицей. Её ясные, слегка косые глаза отразили волнение.
— A bambini[38]? — вскричала она с ужасом. — Что будет с маленькими bambini? — Она резко обернулась к сэру Джорджу. Немедленно, в ту же секунду, он должен взять сто гиней из её гонорара и послать бедным голодным детям. И ещё пять гиней, которые ей причитаются и на которые её надули...
Баронет издал вздох облегчения.
— И вы будете завтра петь?
Конечно она будет петь. И от сердца, не так, как ла Зонтаг, которая поёт от живота...
Феликс выразил благодарность от имени силезских детей. Это её очень тронуло. Атмосфера в конторе переполнялась эмоциями. Сэр Джордж прочистил горло и заявил, что у мисс Саллы сердце такое же огромное, как и диапазон её голоса. Сцена постепенно подходила к завершению, и стороны обменивались заверениями во взаимном уважении и вечной преданности.
Мисс Салла повернулась к Феликсу.
— Может быть, вы отвезёте меня домой, сэр? — спросила она, не сводя с него глаз.
Они больше не метали громы и молнии. Он заметил, что они могли быть на редкость нежными.
Внизу её ждал экипаж — открытое ландо с двумя отличными гнедыми. Они проехали по шумной Оксфорд-стрит, болтая о том о сём и наслаждаясь полуденным солнцем. Она жила на Хаф-Мун-стрит. Он заметил, что это недалеко от Быори-стрит. Значит, они соседи? Ну почти... Тогда, может быть, он придёт навестить её, si[39]? И может быть, как-нибудь вечером она приготовит для него past asciutta или lasagne[40], si? Она поинтересовалась, как долго он пробудет в Лондоне, и он ответил, что около месяца.
— Тогда, может быть, вы приходить в «Ковент-Гарден» меня послушать? — спросила она с улыбкой, предвкушая утвердительный ответ. — Возможно, вы слышать меня в «II Barbiere tie Sivillia» или «Lucia»[41].
С некоторым смущением он признался, что ещё не имел удовольствия слышать её прекрасный голос. Он увидел, как улыбка сошла с её лица, и поспешно объяснил, что был слишком занят подготовкой к концерту.
— Но я читать в газете, что вы ездить в Девоншир-хаус и Лендздаун-хаус и в прусское посольство, — вспыхнула она. Её глаза излучали странное сияние. — Туда ездить вы не слишком заняты, нет? Танцевать с этими глупыми богатыми девушками вы тоже не слишком заняты, нет? Но прийти послушать меня у вас нет времени.
Они пересекли Гайд-парк-корнер и въезжали теперь в Мейер. У него было всего несколько минут, для того чтобы вернуть её расположение, вернуть выражение нежности в её глазах.
— Может быть, вы думать, что опера хороша только для глупцов? — продолжала она. — Не то, что симфоническая музыка?
— Вовсе нет, мисс Салла, я люблю оперу.
— В таком случае, может быть, вам не нравлюсь я? Вы считать меня brutta, безобразной?
Он расхохотался.
— Безобразной? Напротив, я считаю вас очаровательной.
— Может быть, вы считать меня глупой, потому что я делать много ошибок, когда разговариваю?
— Уверяю вас, ничего подобного.
— Тогда почему вы не приходить меня послушать?
Её настойчивость вывела его из себя.
— Чёрт возьми, — вскипел он, — я же сказал, что не мог! Вы ведь тоже не были на моём концерте. Так что мы квиты.
Она бросила на него взгляд, полный обиды и упрёка.
— Но я приходить на ваш концерт. Я слушать увертюру и большую симфонию.
Он уставился на неё, переполненный радостью. Она приходила на его концерт, слышала, как он дирижировал симфоническим оркестром...
— Почему же... почему вы не зашли ко мне в гримёрную?
Она презрительно фыркнула:
— Как все эти глупые девчонки, которые таращатся на вас, как овцы, и открывают рты, как сардины, вынутые из воды?
Экипаж подкатил к двухэтажному кирпичному дому, и Феликс помог мисс Салле выйти. Взмахом руки она отпустила кучера. Цокот копыт медленно затихал вдали. В надвигающихся сумерках Хаф-Мун-стрит была тихой и залитой желтоватым светом фонарей.
Продолжая болтать, она поднялась на несколько ступенек к двери.
— И вы всем широко улыбаетесь, целуете ручки всем женщинам и всех радостно приветствуете. Вот почему я не приходить в вашу гримёрную. — Они достигли лестничной площадки. — Если мужчина хочет меня, он должен хотеть только меня.
Вдруг её рот прижался к его рту. Её губы были пухлыми, мягкими и нежными. Ногти впились ему в шею. Он почувствовал, как её челюсть опустилась и кончик языка проник между его губ. Её тело прижалось к нему, и на мгновенье стук их сердец слился воедино.
Затем также внезапно, как началось, всё кончилось. Дверь отворилась, и она скрылась за нею.
Вечером Феликс рассказал Карлу о том, что произошло.
— И тогда она поцеловала меня, — торжествующе заключил он, дёрнув себя за галстук. — Это случай любви с первого взгляда, если такая бывает.
Дипломат печально вздохнул:
— Ты хочешь сказать «похоти». С первого взгляда бывает не любовь, а похоть.
— Так или иначе, это было великолепно.
Друг шагнул к нему и схватил его за плечо.
— Беги, Феликс! — воскликнул он с чувством. — Забудь о концерте и о наводнении в Силезии. Поверь мне, беги и не оглядывайся.
— И забыть об этих поцелуях?
— Ты идиот! Разве не видишь, что поцелуй — эго приманка и ты заглотнул её — приманку, крючок и грузило? А Мария в конце концов проглотит тебя самого.
Итак, он наконец слушал её, и да, она действительно обладает феноменальным голосом... Это было потрясением — слышать её голос, выплывающий из её пульсирующего белого горла кристально чистым звуком и воспаряющий к верхним галереям, где он нарастал до мощного крещендо и продолжал усиливаться, пока не заполнял собой все щели и закоулки «Ковент-Гарден». Однако ещё более волнующим было смотреть, как она перемещалась по огромной сцене в своём испанском костюме, покачивая бёдрами, взмахивая чёрными кудрями, вызывая вожделение у всех мужчин в зале. Но самым потрясающим было знать, что она любит его...
Что она любила его — в этом не могло быть ошибки. Бедный глупый Карл с его «Беги, Феликс!». Её вчерашний поцелуй отражал подлинную страсть. Она — его. Ну почти... Сегодня вечером она окончательно сдастся. Здорово, не правда ли? Все мужчины в Лондоне мечтают о ней, а он, иностранец, так легко, без всякого усилия овладеет ею... Ла Салла!
