Но её сестринское настроение испарилось однажды утром так же быстро, как и пришло, когда они ехали верхом через Триумфальную площадь. Они представляли собой красивую пару, и люди оборачивались в сёдлах, глядя им вслед. На повороте аллеи, ведущей к Букингемскому дворцу, он лицом к лицу столкнулся с маркизой Дорсит. Феликс сразу узнал мягкий изгиб её бёдер, мерное покачивание её тела. Как обычно, она была одна, холодная и надменная, сопровождаемая ливрейным лакеем. Их взгляды встретились, в её взоре, хотя и мимолётном, замер немой вопрос. Он приподнял цилиндр, поклонился, улыбнулся... Она едва заметно кивнула ему, её ресницы слегка вздрогнули. И поскакала дальше. Всё произошло за несколько секунд. Он обернулся, почувствовав у себя за спиной сердитое дыхание Марии. Её глаза испепеляли его.
— Maledetto! — прошипела она. — Ты так смотреть на эту женщину, словно заниматься с ней любовью.
— Я? Да я просто...
— А она назначать тебе свиданье своей улыбкой. Ты думаешь, что я не вижу, но я всё вижу... — Она дрожала с головы до ног, задыхаясь от ревности. Её глаза пожелтели от ярости. «Глаза пантеры, готовой к прыжку», — вспомнил он. — Ты думаешь, я не вижу, что ты смотреть ей под юбку...
— Но, дорогая, клянусь тебе...
— Ты лжец, как и все мужчины. Ты свинья. Да, свинья! — повторила она. — Змея, жаба, maledetto! — Последнее слово потонуло в свисте хлыста. Её лошадь вздрогнула, заржала от боли и понесла.
Он бросился в погоню. Их сумасшедший галоп вызвал панику на спокойной дорожке для верховой езды. Два респектабельных джентльмена в цилиндрах упали с велосипедов при бешеном стуке копыт. Наконец Феликсу удалось выхватить вожжи из рук Марии и остановить её взмыленную лошадь. Мария бросила на него взгляд, преисполненный смертельной ненависти; они оба задыхались, обливаясь потом, и были слишком злы для того, чтобы выяснять отношения. До самого её дома они не разговаривали.
Войдя в гостиную, она швырнула шляпу в противоположную стену, схватила со столика фарфоровую статуэтку и запустила ею в Феликса, но промахнулась.
— Ты пытаешься меня убить? — спросил он.
— Да, — прошипела она сквозь стиснутые зубы. Её блуждающий взгляд остановился на изящном дрезденском подсвечнике. — Я хочу убить тебя.
При этих словах подсвечник пролетел над его ухом и с грохотом врезался в стену.
Он схватил её за запястье в тот момент, когда она протянула руку за следующим снарядом, и грубо притянул к себе.
— Я думал, что мы брат и сестра.
Она прореагировала на его слова, пнув в голень и укусив за руку. Они начали бороться. Феликс обнаружил, что у неё нет ни физической подготовки, ни умения драться. Она просто старалась причинить боль и не заботилась о спортивной этике. Её волосы растрепались, амазонка расстегнулась. С поразительной скоростью она щипалась, брыкалась и царапалась, не переставая осыпать его оскорблениями на итальянском диалекте, которого он не понимал.
Внезапно она сдалась и, рыдая, припала к нему.
— Е perche ti voglio bene, — прошептала она, прижавшись щекой к его груди.
— Что это значит?
— Я люблю тебя. — В её глазах, устремлённых на него, стояли слёзы. — Никогда в жизни я не любить мужчину. Всегда любят меня... Всю жизнь я боюсь любить, потому что любовь причиняет большое страдание. — Она замолчала, и её лицо исказилось от боли. — Может быть, тебе лучше уехать, — произнесла она так тихо, что он с трудом разобрал слова. — Может быть, так лучше для тебя и для меня.
Он улыбнулся, потрепал её по щеке со снисходительной терпимостью мужчины, уверенного в том, что он любим. Как она может так говорить, как может предлагать нечто подобное? Ему ведь надо дать благотворительный концерт.
— Помнишь о бедных маленьких силезских bambini? — поддразнил он, целуя её в волосы.
Да, она помнила. Она даст благотворительный концерт в «Ковент-Гарден». Это принесёт много денег, гораздо больше, чем его концерт. Она даст два, нет, три концерта для силезских bambini.
— Но ты уедешь, si? — Теперь в её голосе была мольба. — Уезжай скорее.
Феликс тихо усмехнулся, слегка задетый её замечанием о больших деньгах, которые принесёт её представление. Конечно, «Ковент-Гарден» намного вместительнее Аргиль-Румз, и, несомненно, больше людей захочет послушать её пение, чем посмотреть, как он дирижирует филармоническим оркестром. Но концерт уже объявлен — 13 июля.
— Так что видишь, дорогая, даже если бы я и захотел уехать, я не мог бы этого сделать, — твёрдо сказал он, приподнимая её лицо за подбородок и наклоняясь, чтобы поцеловать её.
В глазах Марии появился странный блеск.
— Может быть, ты пожалеть... — пробормотала она.
Подобно красному цветку, её рот раскрылся; она поднялась на цыпочки, и он почувствовал, как её тело напряглось и изогнулось, припадая к нему, пока поцелуй шёл от её сердца к губам.
С этим поцелуем родилась новая Мария — существо бесконечно сложное, искушённое и лживое, которое словно прилетело из ада с единственной целью — свести его с ума.
Привыкший к вниманию женщин и их быстрой сдаче, он смотрел на любовную игру как на приятное, но монотонное развлечение. Она же полностью разрушила это заблуждение. Помимо великолепных внешних данных, она обладала талантом очаровывать и в полной мере им пользовалась. Она подвергала его изощрённым пыткам любви. С безошибочным мастерством она воспламеняла его желание, чтобы сделать отказ более жестоким. Он знал, что она может выглядеть как ангел, но теперь обнаружил, что она также может быть похожа на шлюху. Её ограниченного словарного запаса хватало на то, чтобы выражать как благопристойные протесты, так и самые распутные желания.
Результаты этой стратегии были скорыми и губительными. Из человека, любимого женщинами, Феликс впервые в жизни сделался любящим. Он утратил свой дар безмятежной дремоты. Его суждения сделались туманными, сила воли свелась к нулю. Власяница неутолённого желания держала его в постоянном смятении. Он был одновременно и счастливее и несчастнее, чем когда-либо в жизни. Он достиг той стадии, когда жертва обожает своего мучителя. Ненавидя Марию, он не мог вынести мысль о том, чтобы покинуть её. Он находил своё новое состояние столь же взбадривающим, сколь и изматывающим.
Кроме того, оно было крайне дорогостоящим. Очевидно, Мария вознамерилась лишить его солидного счета у Ротшильдов и оставить без пенни ещё до концерта, который должен был состояться только через три недели.
Началось с лошади. Они ехали по Гайд-парку, когда она заявила, что у его лошади самый усталый и глупый вид из всех взятых в аренду лошадей. Ей стыдно, продолжала она, что её видят с джентльменом, который едет на такой усталой и глупой лошади. Особенно если этот джентльмен — знаменитый синьор Мендельсон, который, как все знают, очень богат. Он робко возразил, что довольно экстравагантно покупать лошадь на то короткое время, которое ему оставалось провести в Лондоне. На это она ответила, что покупка лошади вовсе не экстравагантность, а выгодное капиталовложение.
