XVI
— Не то, — говорит Дина, рассматривая доски, которые мы водрузили на вершину вала.
Я понимаю, что она имеет в виду. Наше сооружение ничего не напоминает. Просто шесть прислоненных друг к другу досок. Это никакой не маяк. Может, лапландский чум? Так что если мимо будут проплывать саамы, возможно, они поймут.
— Нужно подумать, — говорит Габриэль.
— Я знаю! — вдруг говорит Дина. — Мы сделаем человека!
— Кого-кого? — удивляется Дэвид.
— Я вот о чем, — поясняет Дина. — Мы возьмем доски, чтобы построить человеческую фигуру. С длинными ногами, с руками, вытянутыми вверх, и головой. Его будет видно.
Я киваю. Огромную человеческую фигуру трудно не заметить.
— Ты считаешь, у нас получится? — спрашиваю я. — Как мы его соберем?
— Надерем коры, сплетем веревки и свяжем ими доски.
Дэвид качает головой.
— У нас нет головы, — говорит он. — Если мы делаем человека, у него должна быть голова.
— Можем взять обычный камень и положить его сверху.
— Стоит попробовать, — говорит Габриэль. — Если у нас получится сделать из досок человеческую фигуру, это будет понятный знак для каждого, кто проплывет или пролетит мимо на самолете.
Все вместе мы отдираем кору с прибрежных серебристых кустов. Получается на удивление легко. Дэвид и Габриэль тянут полоску коры за концы, проверяя ее на прочность.
— Чертовски прочная! — восхищенно восклицает Дэвид.
Мы с Дэвидом ставим вертикально две доски. Дина с Габриэлем — две другие. Это ноги. Осторожно прислоняем их попарно, так чтобы они стояли сами. Наш человек должен быть устойчивым. Перевязываем доски полосками коры. Затем кладем крестом еще две. Вот и поднятые руки. Прикрепляем их таким же образом. Получается неплохо. Похоже на схематично нарисованную фигуру. На расстоянии, наверное, он будет походить на длинноногого человека, тянущего руки к небу.
— Вместо головы можно положить красный камень, — говорю я. — Тот, которым мы выбивали доски.
— Он теперь лежит на дне, — говорит Дэвид. — Придется искать другой.
— Мне кажется, красный такой красивый, — говорю я. — Сейчас за ним схожу.
Когда я приношу камень, Дина предлагает нарисовать на нем лицо. Она нашла острый похожий на мел камешек.
— Посмотрите, это очень легко, — говорит она и рисует глаза.
Когда Дина заканчивает, у красного камня появляются два маленьких печальных глаза, довольно широкий нос и улыбка до ушей. Чтобы водрузить голову на деревянного человека, мне приходится залезть на плечи Дэвида. Габриэль с Диной подают мне камень. Я кладу его в углубление между плечами человечка. Камень лежит довольно крепко, как яйцо в гнезде.
— Держится! — кричу я и спрыгиваю с плеч Дэвида.
— Это нужно заснять, — говорит Габриэль и достает видеокамеру.
СЦЕНА 2. НА ВЕРШИНЕ ВАЛА. ДЕНЬ. СЛЫШНЫ КРИКИ БЕЛЫХ ПТИЦ.
ДИНА, ЮДИТ, ДЭВИД, (ГАБРИЭЛЬ).
Юдит, Дина и Дэвид, взявшись за руки, стоят вокруг человечка. Их взгляды устремлены на его голову. Камера переходит от лица к лицу и наезжает на красный камень.
Вдруг изображение начинает дрожать. Мы слышим смех Габриэля.
ГАБРИЭЛЬ (за кадром): Вы знаете, кого мне он напоминает? Это же вылитый Бендибол!
XVII
Когда мы возвращаемся в лагерь, замечаем, что нас снова навещала свинья. Она потопталась по куче водорослей и погрызла нашу рыбу.
— Прямо посреди белого дня! — возмущается Габриэль. — Должно быть, она совсем отчаялась.
— Ничего, вечером ее поймаем, — говорит Дэвид.
Мы пытаемся выкопать яму-ловушку, но это практически невозможно — земля твердая как камень, а у нас нет ничего острого, чтобы копать. Мы используем плоские камни и куски доски с берега, но все тщетно. Дэвид почти целый час вгрызается острым камнем в затвердевший грунт, но в результате — лишь кучка земли, которая едва заполнит кофейную чашку.
— Проклятье! — со злостью говорит он и отшвыривает инструмент в сторону.
— Может, нам поискать лопаты на ферме? — предлагаю я.
Мы отправляемся на ферму, но решаем не заходить в дом. Держимся от него как можно дальше. То, что происходит там, внутри, — если вообще там что-нибудь происходит, — нас не касается. Это не наше дело. Поэтому мы заходим во двор с другой стороны. Мы идем гуськом через нижнюю часть двора, прямо к красно-белому хлеву. Дэвид идет первым. Вдруг он подает нам знак остановиться.
— В чем дело? — спрашиваю я.
Дэвид замирает. Затем пожимает плечами.
— Мне показалось, что я услышал какой-то звук, — говорит он.
— Из дома? — спрашивает Дина.
Дэвид мотает головой.
— Оттуда, — отвечает Дэвид и показывает на хлев впереди.
— Зайдем и проверим, — говорит Габриэль. На плече у него висит видеокамера.
Дэвид находит здоровенный молоток и вышибает дверь. В нос бьет запах затхлости. Я так отвыкла от запахов, что это меня совершенно огорошивает.
— Чувствуете? — спрашиваю я. — Чем это здесь так воняет?
Мы стоим в дверном проеме и принюхиваемся, как настороженная звериная стая. Я втягиваю ноздрями воздух. Запах меня озадачивает: тяжелый, пряный, кисловатый. Запах старости. Так пахло от бабушки с дедушкой. Хотя здесь есть что-то еще. Нечто более сильное. Этот запах едва не сбивает с ног. «Почти как застарелая моча», — приходит мне в голову, и в памяти всплывает одно воскресенье, когда мне было пять лет и мы с папой ходили на стадион.
Мама осталась у бабушки с дедушкой, потому что утром в понедельник дедушку должны были положить в больницу. Папа во что бы то ни стало хотел посмотреть матч — играли, как я потом поняла, какие-то местные команды. Это было в начале осени. Светило солнце, воздух был совершенно прозрачен. Я чувствовала его свежесть во рту почти как после дедушкиных таблеток от кашля, которыми я лакомилась. Но теперь дедушку должны оперировать. Я не знала, что у него было, но заметила, что мама ходит очень грустная. Мы с папой сидели высоко на трибуне под самой крышей. Я — с колбасой и газировкой, папа — с пивом. Я следила за игрой лишь в самом начале. А потом занялась своими делами. Я ходила туда-сюда по нашему ряду мимо коленей сидевших там людей. По чьим-то коленям я хлопала, чтобы те немного подвинулись. Почти никто этого не замечал, но некоторые бросали на меня сверху вниз торопливый взгляд и улыбались. В перерыве папы спускались пописать, и очередь в мужской туалет была такой же длинной, как у входа на стадион. Папа взял меня с собой. Туалет оказался большой темной комнатой, где папы стоя писали на стены. Перед нами стоял чей-то папа. Наконец подошла наша очередь. Я ждала у папы за спиной, держась за задний карман его брюк. Затем мы вышли на свежий воздух, и я снова могла нормально дышать. Ту вонь внизу, в туалете, я не забуду никогда. Это был самый отвратительный запах в моей жизни!
