* * *
Мансуров положил на стол рукопись и сел напротив. Маня спросила:
– Вам понравилось?
Он расхохотался каким-то мефистофельским смехом и никак не мог остановиться, а она испуганно смотрела на него и корила себя за глупый вопрос. Он неожиданно умолк и внимательно посмотрел на нее.
– Маня, а кто вам сказал, что вы Маня?
– В каком смысле?
– Ну, кто вас прозвал Маней?
– Родители, наверное…
– Это неправильно. Ну какая вы Маня? Маша, Маруся, Муся… Ну, что там еще бывает? Но только не Маня…
Она покраснела:
– А почему вы так считаете?
– Потому что Маня другая.
– По-другому выглядит?
– Человек другой. И соответственно выглядит по-другому.
– Ну, и какой человек Маня?
Он задумался.
– Прежде всего, Маня – смелая… Безжалостная…. Очень жесткая… Очень независимая…
– А я, значит, мягкая, трусливая и жалостливая… Ну, и зависимая, соответственно.
– Ну, что-то в этом роде…
Маня засмеялась.
– Вот спасибо, утешили.
– А почему я вас должен утешать? Вы, по-моему, всем довольны.
– Ну, ваша Маня тоже не очень привлекательная, как вы ее расписали.
– Очень привлекательная! Очень!
Он даже повысил голос, а Маню охватило отчаяние. Если она сейчас обидится, то все кончится, и если не обидится, все равно кончится. Он ее за человека не держит, может быть, она даже ему неприятна.
– А как выглядит ваша Маня?
Он улыбнулся, и она обрадовалась, что взяла верный тон.
– Она очень худая и очень некрасивая…
– Но она вам нравится?
– Во всяком случае, это лучшее из всего, что я видел…
Помолчали… Маня сказала:
– Ну, зовите меня, как вам больше нравится. Мне все равно.
Он лукаво улыбнулся.
– Совсем все равно?
У нее заколотилось сердце, и она испугалась, что он почувствует ее волнение.
– Нет, Манечка, я не изверг. Раз нам с вами дружить, нужно делать друг другу приятное. Вы согласны?
Он подался вперед и заглянул ей в глаза, и она непроизвольно опустила голову. Самое главное, чтобы он сейчас не ушел. Она быстро спросила, показав рукой на папку с рукописью.
– Я могу делать окончательную правку?
– А вы читали, что там написано?
Она кивнула.
– И что вы об этом думаете?
– Честно говоря, не фонтан. Я имею в виду не ваш сон… Ну, а то, что получилось…
Он поморщился.
– При чем тут сон! Я приношу идею… Я же вам объяснял…
– Я и говорю. Идея убита.
Он посмотрел на нее как-то непонятно, вроде бы одобрительно, но было во взгляде что-то похожее на снисхождение, или ей уже мерещилось. Она чувствовала невероятное напряжение, как во время шахматной партии, когда нельзя расслабиться ни на секунду и нужно просчитывать на несколько ходов наперед, и если сделаешь один неверный шаг, то все пропадет.
– Короче, я не разрешаю печатать эту рукопись.
– Ну, я не знаю…
– А вам не надо ничего знать. Я сам поговорю с Витошиным.
Он помолчал, потом спросил уже другим голосом.
– Маня, вы не знаете, тут кто-нибудь умеет писать?
Маня растерялась.
– Понимаете, те, кто умеют писать, пишут свое…
– Не факт. Я уверен, что есть масса людей, ну не масса… Но есть такие люди, которые умеют писать, но их не печатают… А Клыкову печатают. Закон жизни…
– Это правда…
Он оживился, и в голосе появилась доверительность.
– Манечка, может, вы знаете кого-нибудь, кто мог бы это нормально описать?
Она судорожно соображала, но ничего путного не приходило в голову.
– Так сразу не могу сказать… Надо подумать…
Он накрыл ее руку своей рукой.
– Давайте договоримся так. Вы подумайте, а потом мы с вами встретимся и все обсудим. Только это строго между нами.
И он приложил палец к губам.
В метро на нее навалилась какая-то толстая тетка с мешками, так что она чуть не упала, и ее поддержал какой-то парень. Он как-то пошутил по поводу тетки и откровенно ее разглядывал, и Мане было приятно, и она чувствовала, что нравится. На мгновение вспомнилась тяжесть мансуровской руки и его взгляд, когда он произнес «Вы подумайте…», а потом наклонил голову влево и провел пальцами по волосам у себя на затылке. Она помнила все его жесты, как будто знала их всю жизнь.
Из гостиной слышался звук телевизора, и в двери сразу появился Петя. Ей даже показалось, что он ждал ее, чего давно не случалось. Она уже не помнила, когда он приходил раньше нее, но даже, когда они были вместе, он все время был чем-то озабочен, а если она к нему обращалась, очень раздражался.
– Ты где ходишь-то?
– Ну, где я могу ходить? На работе сижу. А ты как?
Она почувствовала, что внутренне оправдывается, хотя не было никаких причин, и вины не было, так, какое-то неясное ощущение, что у нее теперь есть что-то свое, а не общее с Петей.
– А мы с Линкой уже поели. Ты-то ела что-нибудь?
– Неа. Чаю хочу.
Пока она умывалась, услышала, как Петя гремит посудой, и кольнула жалость. Она вошла в кухню и плюхнулась на стул.
– Ты чего телик выключил?
– А, ничего не показывают, как обычно…
– Чего у тебя новенького?
– Да фигня какая-то. Пустой день… В Красногорске нас продинамили. Васильчук сразу сказал, что там ничего не выйдет. Представляешь, Васильчук таких покупателей надыбал…
– Надоел твой Васильчук! Ну, сколько можно, Петь! Ты вообще себя слышишь? Васильчук все прознал, Васильчук все сумел! Слышать уже не могу…
Она осеклась. Петя смотрел на нее испуганно, и было столько трогательной покорности в его взгляде, что защипало в глазах и больше всего на свете захотелось пожалеть его. Она еле сдержалась. Как она могла подумать, хоть на минуту, что сможет оставить его, сможет принадлежать кому-то другому? Все чужие, чужой Мансуров, с его узкими губами и длинными пальцами. Кто он такой? Она его не знает. И только Петя родной. Он появился вместе с ней, и до них никого не было.
Сегодня Градов было хотел спросить, как прошла неделя, но Ниночка перебила его:
– Антон, вы любите культурно развлекаться?
– Кто ж не любит?
