Даже в темноте он угадал, что ее лицо сморщилось, и рассмеялся.
— А Серафима Федоровича?
— Как и пиво, — вырвалось у нее.
— Ого! Такое сильное чувство?
Варя засмеялась:
— Простите, я уж слишком… — Она подумала, что в ее безудержной откровенности виновата темнота.
— А мне показалось, что он хорошо относится к музею, фонду и к вам.
Варя пожала плечами:
— Я говорю о себе. Он был студентом Родиона Степановича. Я давно его знаю.
— Понятно.
— Ох, — выдохнула она, и ей показалось, что в легких не осталось воздуха. — Стоп, стоп! — прохрипела она.
Ястребов остановил кадр. Если бы в комнате было светло, она бы увидела победоносную улыбку мужчины, который приготовился удивить женщину. И он ее удивил.
— Как это может быть? — спросила она. На ее лицо падал свет от экрана, глаза блестели в темноте.
— Я удивил вас? — Он упивался своей победой.
— В общем, да…
— Я где работаю, Варвара Николаевна?
— Понимаю. Смонтировать можно все, но откуда… взялась я?
— Камера снимала вас.
— Когда?
— На уроке бального танца камера работала. Мы записывали, чтобы показать потом…
— Но вы мне не показывали, — перебила его Варя.
— Вы уехали. Остальные видели. Себя и свои ошибки. Научить танцевать или бегать по всем правилам гораздо проще, если не объяснять человеку ошибки словами, а показать, как он выглядит со стороны.
— Боже мой. Да, действительно, это мое платье. Это я. Я приходила в нем на танцы. Мое выпускное. Я сшила его перед школьным балом.
— Оно вам очень идет, — сказал он и спросил: — Продолжим?
— Конечно.
Кассета крутилась дальше. Но Варя едва видела то, на что смотрела. Она чувствовала сильную, горячую энергию, которая исходила от мужчины, скрытого темнотой комнаты, заливалась краской, глядя на себя на экране.
А что, она неплохо танцует, наконец признала Варя.
«Брось, тебя волнует не это, — одернула она себя. — Ты смотришь, как ты выглядишь. Ты выглядишь замечательно, особенно когда не сводишь с него глаз».
Варя покраснела. Она что, на самом деле смотрела на него вот так, когда он учил ее вальсу? Никогда бы не подумала.
Наконец пленка остановилась. Экран покрылся свинцовой рябью.
— Ну вот и все, — сказал Ястребов.
— Спасибо, — сказала Варя, чувствуя, что блузка, надетая под пиджак, прилипла к телу. — Здорово.
— Я рад, что удивил вас, — снова заметил он. — Со мной такого давно не было — удивить женщину. — В его голосе прозвучала печаль.
— Правда? — спросила она, хотя точно не знала, о чем именно спрашивает. О печали? Или?.. Впрочем, можно понять…
— Ага, — насмешливо бросил он. — Еще скажите, что в моем возрасте, а мне, Варя, без малого сорок, удивлять и самому удивляться довольно трудно. Но я готов. Кстати, вы могли бы взять меня как-нибудь на биостанцию? Я тоже хотел бы послушать птиц.
— Вас? С собой? Конечно. Вы очень музыкальны, — похвалила его Варя.
— Правда? Но я не играю ни на одном инструменте. Даже на губной гармошке, как сын Скурихина. Я слышал, ему не давался ни один инструмент, кроме нее.
— Ага, — сказала Варя. — Он попал в точку. Губная гармошка входит в моду. Мне рассказывали в Москве, что даже проводятся конкурсы для таких музыкантов, их спонсируют бизнесмены, жаждущие стать покровителями чего-то особенного.
— Но я думаю, времена скоро переменятся, да они уже меняются, — заметил Ястребов. — Мало кто готов расставаться с деньгами просто так, из любви к искусству. Все хотят получить что-то осязаемое за вложенные деньги. Наш общий друг Серафим Федорович, например. — Он засмеялся, а Варя уловила в его тоне напряженность.
— Вот как? — спросила она. — А чего он хочет от вас?
— Самую малость. — Варя заметила в сером свете экрана, как глаза Ястребова сощурились. — Наш клуб.
— Клу-уб? Он хочет стать его хозяином? А вы тогда кто?
— Наемные работники. Обещает приличные, как он считает, деньги. Он знает, какая у нас зарплата. — Саша усмехнулся.
— Но зачем ему ваш клуб? Он может создать таких десяток.
— Наш клуб, Варя, единственный. — Тон Ястребова переменился. А Варя поняла, что сказала не совсем то, что он хотел услышать.
— Я о другом — какая разница, каким клубом владеть… — И осеклась, заметив, как он качает головой.
— Наш клуб узнаваем не только здесь, но и в Европе. «Гусары и гусарочки» — раскрученный брэнд. Скурихин хочет выпускать пиво под этим именем. Парное: одна бутылка — гусар, вторая — гусарочка. Одно пиво верховое, второе — низовое. Понимаете? В одной коробке. Современное ухо может уловить даже особый намек, чувствуете? Он на грани приличия, что сейчас хорошо работает и приносит быстрый доход.
— Понимаю, — сказала Варя.
— Скурихин предлагал сдать ему наш брэнд в аренду. Но я отказался. Это все равно что своего собственного ребенка отдать другому…
Варя почувствовала, как сдавило горло. Но нет, нет, Саша говорит о другом. Он тоже отказался…
Варя откашлялась.
Ястребов вынул кассету из щели видеомагнитофона, выключил телевизор.
— Я зажгу свет? — спросила она.
— Да-да, конечно, — согласился он.
Варя потянулась к лампе и задела рукой его плечо. Он перехватил ее руку, поднес к губам и поцеловал.
Варины ноги ослабели, если бы она не сидела, а стояла, то ей бы захотелось немедленно сесть. Прямо ему на колени.
Она осторожно вынула руку из его руки и включила лампу.
10
Ястребов остановил «уазик» напротив высоких чугунных ворот. За ними в одном большом дворе краснело кирпичное здание института и пятиэтажный жилой дом из кирпича более светлого — для его сотрудников.
— Ну как, не слишком жестким и трясучим показался мой «козлик»? — спросил он Варю.
— Все в порядке. Спасибо. Гораздо лучше берет горки, чем троллейбус. — Она пошарила рукой по двери, отыскивая ручку, чтобы открыть ее.
— Единственный вид транспорта, который проедет по любому полю битвы, — сказал Ястребов, наклонившись и перехватив Барину руку. — Посидим, если вы не торопитесь.
Она кивнула и открыла рот, собираясь уточнить, какие битвы он имеет в виду.
— Вы о битве с бездорожьем? — спросила она и покраснела. От неловкости фразы она смутилась и уткнулась носом в пышный воротник рыжей лисьей шубки. Господи, она уже говорит газетными заголовками.
