серо-сизых полутонов робко и неумело начала окрашиваться, но не сразу во все цвета радуги, а постепенно. Добавлялись цветные переходы, смешивались, проявляясь в оттенках настроения, эмоций и вновь обретаемых чувств.
Но боль была. Была тоска и неопределенность. Было чувство уязвленной справедливости, но более всего проступала вина.
Как-то перед свадьбой состоялся мимолетный диалог с соседкой в лифте:
– Ты что, за него замуж собралась?
– Да! – отрезала, как молнию метнула, я.
– Подумай, присмотрись получше!
В вакууме замужества я успела потерять несколько килограммов веса, пару лет жизни и почти всех подруг. А те, что остались, либо занимались карьерой в другом городе, либо успешно строили семейные отношения и растили детей. Поделиться своими переживаниями и услышать слова поддержки – вот чего хотелось в тот момент больше всего.
Но в родительском доме так было не принято. Японская философия «сан-дзару» в нашей семье защищала не только от негатива, но и в целом – от проявления любых эмоций: «ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу». А сказать хотелось. Нужно было просто выговориться, словами склеить разломы и трещины раздавленной души.
Человеку нужен человек. Он нашелся.
Однажды, листая список контактов в телефоне, я интуитивно остановилась на записи «Андрей брат». Наше родство уходило в третье поколение, и не виделись мы со времен разбитых коленок и салок-колдунчиков.
«Привет, давай встретимся?» – сообщение улетело, и черные галочки моментально окрасились в голубой цвет – прочитано.
… Печатает
«Привет! Давай!»
Я пыталась узнать его в толпе многочисленных прохожих, сравнивая запечатленный в памяти детский образ с лицами бородатых мужиков, проходящих мимо. В это время Андрей стоял спиной к моей спине и занимался тем же. Развернулись синхронно, узнали друг друга мгновенно. Улыбнулись и обнялись.
Очнулись мы спустя почти двенадцать часов, глубокой ночью где-то в районе Таганки, споря о парадоксе бесконечной лестницы в фильме «Начало». Пора было возвращаться домой, а мы все стояли и не могли наговориться, жадно открывая друг перед другом свой мир.
Родственная душа не определяется степенью кровного родства. Это понятие другого свойства. Такой человек внезапно становится самым важным в твоей жизни, способным раздвинуть границы нормальности, сокрушить стены, пробудить, встряхнуть. Он видит твое разорванное сердце. Он чувствует покалеченную душу, проникая в такие ее уголки, до которых никто и никогда не дотягивался прежде. Андрей стал родственной душой для меня: развлекал и отвлекал, занимал разговорами и долгими прогулками, кормил пиццей с прошутто крудо, рукколой и моцареллой. Делился своим мнением – точечно про политику и глобально про экономику. Возился с моей подрастающей дочкой – учил играть в шахматы и бадминтон, угощал мороженым.
Как-то мы сидели в начале лета за кружкой пива и три часа разговаривали обо всем на свете – от инвестиций до операции по уменьшению носа.
– Погнали в деревню на июньские? В пятницу уедем после работы, а в понедельник вечером вернемся, там выходной будет. Погуляем, в лес сходим, дрон запустим, – очерчивает контуры приятных развлечений Андрей.
– О, у меня еще остался один китайский фонарик желаний, – загораюсь идеей я.
– Едем? Беру билеты?
– Да! – улыбаюсь в ответ, предвкушая опьяняющий аромат разнотравья и бесконечные поля, одетые молодой, еще не запыленной зеленью.
* * *
Казанский вокзал гудел разными голосами, слова и выкрики сливались в один нестройный жужжащий хор. У меня в пакете еще теплилась курочка KFC на двоих, по-братски. И я точно знала, что у Андрюхи в рюкзаке плескался ром. Вечер постепенно перерастал в ночь, а душевные разговоры в плацкарте под курицу и яйца окрашивали ее в холодный блеск сияющих звездных искр.
Попутчики у нас – молодые ребята, с русскими корнями, но живущие и работающие за границей уже несколько лет. Разговаривали об информационных технологиях, размещении ЦОД в Арктике и почему-то про зоопарк.
Интересно было наблюдать, как вместе с иностранным языком в сознание человека протиснулась другая реальность, и уже совсем иначе он вел разговор и реагировал на истинно русскую дорожную романтику в виде сыроватого постельного белья, чая в железных подстаканниках и свисающих с верхних полок голых пяток храпящих путешественников. В поток русских слов вклинивалось какое-нибудь иностранное, заменить которое человек уже не мог, потому что не знал, как объяснить это по-русски.
Ехать ребятам долго, и они, извиняясь, стали укладываться спать.
Мы вышли подышать в тамбур. Поезд замедлил ход, а бесконечные поля сменились окологородским пейзажем – мы приближались к остановке.
– Пойдем город смотреть! – предложил Андрей, а поезд уже затормозил возле путевого указателя «Рязань-1».
После выпитой на двоих бутылки рома это предложение казалось единственно верным решением на тему «Как скоротать десять минут остановки поезда». Мы лихо перебрались через пути по железнодорожному мосту, вдыхая чуть прохладный плотный воздух ночного города. С высоты моста смотрели вдаль, туда, где соединяются уходящие в горизонт железнодорожные пути, а огни, редкие вблизи, сливаются в единый светящийся шар. Огромная луна и россыпь звезд над головой – небо низкое и плотное, такое же высокое и бесконечное, как в детстве.
Город на другой стороне, и нам надо было идти туда, но оторваться от вида сливающейся в единую темно-синюю сущность ночи мы не могли. Стояли, как завороженные, не произнося ни слова.
– Пых, ччч, тууууууу! – десять минут стоянки закончились внезапно, и гудок нашего поезда пронзительно вернул нас в реальность. Гудок нашего поезда, в котором безропотно уезжали документы, вещи, остатки курочки и надежда на беззаботные выходные.
Так быстро лично я не бегала никогда в жизни – ни до, ни после этого случая. Запыхавшись, мы буквально вспорхнули в двери последнего вагона, толкая локтями проводницу, задыхаясь и глотая дикий хохот.
– Успели!
Мини-отпуск провели, излазив все места, которые любили в детстве. Посадка возле дома заросла мелким подлеском. Полянка, на которой разводили костер и жарили хлеб, теперь превратилась в заросли крапивы и молодых березок.
Нагулявшись днем, сидели вечером на крылечке, завернутые в пледы, пили пиво прямо из стеклянного горлышка, ностальгией и разговорами залечивая душевные раны.
– Вот там раньше было два дерева, – кивнула я в сторону оврага, на противоположной стороне которого стояла сейчас одна высокая и пышная, с молодой зеленью, береза.
Березы росли вместе со мной. Одно дерево стояло чуть в стороне, в низине. Его не гнули ветра, и ствол сразу набрал мощь и пошел вверх. Веточки, пытаясь дотянуться
