искусственно созданный звук, схожий с постоянным шипением и гулом, а под нос мне сунули резиновый мешок с гнилым и ужасно пахнувшим армейским сыром. Кажется, что я проводил подобным образом по три часа за раз. Время от времени меня окатывали водой из ведра, чтобы я вымок и замерз. Если они имели дело с курильщиком, каким в то время был и я, ему в лицо выдыхали сигаретный дым, чтобы ослабить его волю к сопротивлению.
Однако, какими бы ни были неудобства, условия были таковы, что, в отличии от реального врага, они могли продержать пленника лишь двадцать четыре часа; более того, им позволялось допрашивать пленного в общей сложности лишь восемь часов из двадцати четырех. Вы заранее знали, как долго вам нужно продержаться до конца упражнения, чего не могло произойти, попади вы в плен по-настоящему. Помимо знания времени, также отсутствовал фактор страха, — еще один важнейший элемент настоящего допроса, по той простой причине, что ваши «захватчики» не собирались пытать вас так, как это сделали бы настоящие вражеские солдаты — что и произошло при пленении нескольких бойцов САС во время Войны в Заливе[37].Нужно было просто сохранять спокойствие, мысленно игнорировать оскорбления и вынести судороги, холод и неудобства. Короче, дознавателей можно одурачить. И, после того, что нам пришлось вынести во время отборочного курса, учебный допрос больше напоминал прогулку по парку.
Во время этого упражнения, вы не можете не заметить слоняющихся вокруг людей с белыми повязками на рукавах. Это не уловка, подстроенная с целью выманить у вас информацию, это настоящие посредники, которые прямо отвечают на задаваемые им вопросы. Знание этой полезной информации поддерживало во мне хорошее настроение до самого конца упражнения. Когда мне, в конце концов, позволили оторваться от стены, я заметил офицера с белой повязкой, который бродил вокруг, попивая из кружки что-то горячее. Я спросил у него, который час, и он ответил: «Без пяти три часа ночи». Затем меня снова отвели в кабинет для допросов, где меня дожидался старший офицер отборочного курса — тот самый, который произнес обескураживающую приветственную речь — и полковник из Объединенного разведывательного управления[38]. По их указанию, я сел на стул с высокой спинкой и стал ждать развития событий. Как оказалось, первый вопрос, который мне задал полковник, было который сейчас час с моей точки зрения.
— Без пяти три, сэр! — выпалил я.
Он коротко глянул на моего командира, затем изумленно сказал:
— Вы только послушайте! Уму непостижимо! Уму непостижимо! Отличная работа!
Должно быть, он подумал, что все проведенное у стены время я отсчитывал секунды. К сожалению, когда я пояснил, что просто спросил о том же самом у одного из посредников, он уже не считал, что все это столь уж непостижимо.
Позже, при подведении итогов, перед тем как увести и накормить нас, меня спросили, что я думаю об испытании. Я ответил дипломатично, но, по правде говоря, мне было прекрасно известно, что стадия допроса не представляет собой особой сложности. Если бы меня враги схватили по-настоящему, я понятия не имел бы, чего мне ждать, и почти наверняка меня подвергали бы более суровому обращению, возможно на протяжении недель. Однако, во время учебного допроса я знал, что допрашивающие не смогут меня расстрелять, выдернуть ногти, избить, накачать наркотиками или подвергнуть тысячам ужасных пыток, на которые способны многие политические режимы. По правде говоря, наверное, самым большим неудобством во время упражнения для меня стало лишение сна.
Для того, чтобы кандидат начал бредить и видеть галлюцинации, такую меру нужно применять к кандидату в течение значительно более долгого периода, чем они могут себе это позволить. Главным же, как я уже упоминал, является отсутствие фактора страха, и особенно страха перед неизвестным — то, что осталось неизменным при прохождении отборочного курса по сей день.
Признавая необходимость готовить солдата противостоять попыткам врага получить информацию, я уверен, что весь учебный допрос устарел и глубоко несовершенен. Нас готовили при помощи фильма, снятого во время войны в Корее, закончившейся почти двадцать лет тому назад, и несмотря на эффективность зачастую очень жестоких пыток, применявшихся в основном китайскими дознавателями в отношении военнопленных из числа сил союзников, сегодня существуют наркотики, с которыми пленник расскажет дознавателям все, что они хотят знать, и расскажет значительно быстрее, чем если они начнут выдавливать ему глаза. Вследствие этого намного важнее готовить бойцов минимизировать информацию, выдаваемую под воздействием наркотиков. Конечно, может быть, что это невозможно сделать по причинам медицинского или научного характера, но, как бы там ни было, это следует принимать во внимание.
Короче говоря, я должен сказать, что считаю эту часть отборочного курса немногим серьезнее фарса. Хотя она относительно полезна в плане подготовки военнослужащего к унижениям, с которыми он может столкнуться, будучи военнопленным, и дает ему возможность попрактиковаться в ответах на прямые вопросы при помощи «Большой Четверки», тот факт, что ему нужно продержаться не более двадцати четырех часов, и то, что инструкторы не могут подвергнуть его тем пыткам, к которым прибегнет противник, существенно снижает его ценность.
Учебным допросом завершается отборочный курс. Мой закончился ранним утром в воскресенье (опечатка думаю). В понедельник утром выжившие — те, кто прошел курс — собрались в кабинете здания учебного центра. Синий конференц-зал был нам не нужен, — тех, кто остался, не хватило бы даже для того, чтобы заполнить один его угол.
Собравшимся сообщили, что они прошли отбор, и вскоре прибыл командир 22-го полка, в то время еще полковник Питер де ла Бильер, известный в Полку как «ДЛБ», который вручил нам береты. Когда он вошел в комнату, все мы встали. Он подходил к каждому из нас и протягивал берет, пожимая руку, и кратко говоря: «Поздравляю». Оратором он был никудышным. Лишь позднее мы узнали, что это был великий солдат, блестящий тактик и выдающийся военный теоретик.
В том августе на отборочный курс прибыло сто двадцать человек. Одиннадцать из нас прошли его, и я был одним из них. Я стал частью САС. Несмотря на то, что я старался никому не показывать этого, это был самый важный момент в моей жизни. Таким он остается и по сей день.
Во время перевода из Парашютного полка в САС, произошел забавный эпизод. В июне 1972 года, когда я еще служил в 1-ом батальоне Парашютного полка, расквартированном в казармах Брюневаль в Олдершоте[39], я тратил достаточно много времени на подготовку к отборочному курсу в САС, к которому я должен был приступить через
