по-древнеегипетски.
Но древнеегипетского
я и подавно не знаю.
Какой конфуз!
Тогда она
говорит мне что-то по-латыни.
А по-латыни
я не понимаю ни слова.
Какой позор!
Но тут она произносит по-русски:
– Здравствуйте, мой дорогой! —
И я просыпаюсь
от изумления.
2
Что мне ее золотые запястья!
Что мне ее сердоликовый пояс!
– Дура! – крикну я ей
со злостью. —
С кем связалась!
Твой Антоний тюфяк,
слюнтяй,
размазня!
Тряпка он,
твой Антоний!
– Конечно, дура, – согласится она
с улыбкой. —
Вот ты бы на месте Антония
не дал маху!
– Разумеется, – скажу я
с вызовом, —
Октавиан не увидел бы Рима
как своих ушей! —
так и скажу.
Что мне ее в пол-лица глазищи!
Что мне ее алебастровый локоть!
Проходящий
Он проходит мимо,
не останавливаясь.
Он всегда,
всегда так проходит —
хоть бы раз остановился.
Он всегда проходит
без остановки.
Он проходит,
на меня не глядя.
Хоть бы раз,
хоть бы раз взглянул в мою сторону —
он всегда проходит,
глядя прямо перед собой,
он всегда,
всегда проходит
так важно.
Он проходит
в двух метрах от меня.
Полметра дальше,
полметра ближе —
не более.
И всегда я говорю ему:
– Будь здоров,
проходящий! —
Но ни разу
он не удостоил меня ответом,
ни разу.
Он всегда,
всегда так проходит —
хоть бы раз прошел иначе.
Он всегда проходит
только так.
Пройдет —
и нет его,
будто и не проходил.
Он всегда проходит
бесследно.
Беспомощность
Умение безнаказанно
ловить часы и минуты
приходит к тому, кто ловок,
к тому, кто на руку скор.
Умение поселяться
в чужих незнакомых душах
приходит к тому, кто крепок,
кто ест по утрам овсянку.
К тебе же приходит однажды
беспомощность в белой кофточке.
Она говорит тебе «здравствуйте»,
и ты говоришь ей «привет».
И ты угощаешь чаем
незваную эту гостью,
цейлонским чаем с печеньем
и яблочным пирогом.
Ты думаешь —
напьется чаю и уйдет.
Но не тут-то было —
она сидит у тебя до вечера.
Ты надеешься —
поужинает и станет прощаться.
Но, увы, —
она остается у тебя до утра.
Ты уверен —
переночует и покинет тебя навеки.
Но куда там —
она живет у тебя неделями.
Когда появляются гости,
ты говоришь: «Знакомьтесь,
это моя беспомощность,
я ее приютил».
И гости подмигивают тебе,
улыбаясь —
мол, недурна.
Девушка и собор
Девушка,
площадь,
собор.
Совсем юная девушка,
не очень обширная площадь,
очень древний собор.
Массивный объем собора,
пустынное пространство площади,
тоненькая фигурка девушки.
На девушке черные брючки и белая кофточка,
площадь замощена розовой и серой брусчаткой,
собор построен из красного кирпича и желтого
камня.
Собор неподвижен.
Девушка движется к собору,
наискось пересекая площадь.
Фигурка девушки все уменьшается,
громада собора все увеличивается.
Внимание!
Девушка подошла к собору!
Колоссальный собор
и рядом
еле заметная фигурка девушки.
Собор поглядывает на нее с умилением.
Но девушка проходит вдоль стены собора
и исчезает за углом.
Собор в растерянности,
собор в смятении,
собор в отчаянье.
Сотни лет
он простоял на этой площади!
Сотни лет
он поджидал эту девушку в белой кофточке!
Сотни лет
ему снились ее черные брючки!
Но внимание!
Девушка вернулась!
Она снова рядом с собором!
Собор не верит своим глазам,
собор не может прийти в себя,
собор сияет от счастья.
Покинем же площадь,
не будем им мешать.
Осторожный
Он с детства знал,
что осторожность не мешает,
и прожил жизнь
с великой осторожностью.
Он осторожно
незаметно умер
и после смерти
был предельно осторожен.
Неосторожным
был он только раз —
когда родился.
О, как он проклинал себя
за это!
Непонятливый
Звонил ей весь вечер,
хотел сказать – люблю!
Но никто не подходил к телефону.
Утром позвонил снова.
Она взяла трубку.
– Какого черта! —
сказал я ей. —
Звонил тебе весь вечер!
Где ты шляешься?—
А сам подумал:
«Не люблю я ее
нисколечко!»
Но вечером позвонил опять.
– Ты знаешь, —
признался я ей, —
не могу я что-то понять,
люблю тебя
или нет?
– Конечно, любишь! —
засмеялась она. —
Какой непонятливый!
Вот в чем штука
Любимой едой Геракла был гороховый суп с клецками.
Из книг
Совершил бы и я
с полдюжины подвигов.
Задушил бы
какого-нибудь льва,
если бы он
мне подвернулся,
застрелил бы
какого-нибудь вепря,
если бы он
от меня не убежал,
поборол бы
какого-нибудь великана,
если бы он
не уклонился от борьбы,
отрубил бы голову
какой-нибудь гидре,
если бы не стало
мне ее жалко,
очистил бы
какие-нибудь конюшни,
если бы они
были завалены навозом,
и раздобыл бы
какие-нибудь яблоки,
если не золотые,
то хотя бы серебряные.
Но не терплю я
гороховый суп,
вот в чем штука, —
особенно с клецками.
Обожаю кислые щи,
вот в чем дело, —
особенно со сметаной.
Катулл и Лесбия
Мой друг Катулл
своей подружке Лесбии
собрался было
подарить сережки,
да денежки с приятелями пропил.
И подарил он Лесбии
бессмертье.
Бабенка эта
до сих пор жива.
Она все злится на беспутного Катулла —
ведь обещал же
подарить сережки!
«Когда я прохожу мимо них…»
Когда я прохожу мимо них
белой ночью,
они смотрят на меня
и молчат.
Что означает
молчание зданий,
выстроившихся в ряд
вдоль бесконечных пустынных улиц
и глядящих на меня
не мигая
тысячами окон?
Или они просто спят
с открытыми глазами?
Погребение поэта
Был ли кто при погребении поэта, кроме одного полицейского чиновника, сведений не имеется.
Из воспоминаний И. И. Васильева о А. С. Пушкине
Был ли кто при погребении,
кроме одного полицейского чиновника
с распухшей от флюса щекой?
Он прятал щеку
в стоячий воротник.
Был ли кто,
кроме этого чиновника
и какой-то приблудной дворняжки
с отвислыми ушами?
Она вертелась
под ногами у могильщиков.
Был ли кто,
кроме чиновника,
этой дворняжки
и голых весенних деревьев?
Они стояли поодаль,
печально опустив головы.
Был ли кто при погребении поэта,
кроме полицейского чиновника
с его дурацким флюсом,
