Геннадий Алексеев
Известный Алексеев
Т.6. Избранные стихотворения
Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации
© Ельяшевич А. Г. наследник, тексты, 2022
© Романов Б. Н., статья, 2022
© «Геликон Плюс», макет, 2022
* * *
На мосту
1976
Дождь на дворцовой площади
Асфальт.
Когда дождь,
он скользкий.
Туристы.
Когда дождь,
они не вылезают из автобусов.
Милиционер.
Когда дождь,
Он прячется под арку.
И Александровская колонна.
Когда дождь,
она никуда не прячется.
Ей приятно
постоять на Дворцовой площади
под дождем.
Лошадь на Невском
Лошадь на Невском.
Идет себе шагом,
тащит телегу.
Лошадь пегая
и абсолютно живая.
И машины косятся на нее
со злой завистью,
и машины обгоняют ее
со злорадством.
– Эй, – кричат, – лошадь!
– Ха, – кричат, – лошадь!
А лошадь идет себе шагом
и не оборачивается.
Такая живая
и такая хорошая.
О пользе вязания
Там женщины
сидят себе и вяжут.
Спокойные,
сидят себе и вяжут.
А мне так страшно,
тошно,
неспокойно.
Эй, женщины!
Да бросьте же вязать!
Глядите —
мир на проволоке пляшет!
Он оборваться может
каждый миг!
Но вяжут женщины,
не слушая меня,
и спицы острые
в руках у них мелькают.
Я успокоился:
знать, есть какой-то смысл
в вязанье этом,
значит, женщинам виднее.
Ведь портить шерсть
они не будут зря.
Еще о вечности
– Да, да,
ничто не вечно в этом мире! —
сказал я себе.
Зашло солнце,
и наступила
пора свиданий и любви.
И я увидел у ворот
вечно юного Ромео,
который что-то шептал
в розовое ухо
вечно любимой Джульетты.
– Но ведь Шекспира же
когда-то не было! – крикнул я им.
Они засмеялись.
«В один печальный туманный вечер…»
В один печальный туманный вечер
до меня дошло,
что я не бессмертен,
что я непременно умру
в одно прекрасное ясное утро.
От этой мысли
я не подскочил,
как ужаленный злющей осой,
не вскрикнул,
как укушенный бешеным псом,
не взвыл,
как ошпаренный крутым кипятком,
но, признаться,
я отчаянно загрустил
от этой
внезапно пронзившей меня мысли
в тот
невыносимо печальный
и на редкость туманный вечер.
Погрустив,
я лег спать
и проснулся прекрасным ясным утром.
Летали галки,
дымили трубы,
грохотали грузовики.
«Может быть, я все же бессмертен? —
подумал я. —
Всякое бывает».
На мосту
Глядел я долго,
стоя на мосту,
как вдаль текла Нева,
как было ей вольготно
течь на закат,
как было ей смешно
течь под мостами,
то и дело огибая
быки гранитные.
Тут выплыл из-под моста
буксирчик маленький
с высокой
старомодной,
самоуверенно торчавшею трубой.
Глядел я долго,
стоя на мосту,
как уплывал он
в сторону заката.
Труба его
дымила вызывающе.
Демон
Позвонили.
Я открыл дверь
и увидел глазастого,
лохматого,
мокрого от дождя
Демона.
– Михаил Юрьевич Лермонтов
здесь живет? —
спросил он.
– Нет, – сказал я, —
вы ошиблись квартирой.
– Простите! – сказал он
и ушел,
волоча по ступеням
свои гигантские,
черные,
мокрые от дождя
крылья.
На лестнице
запахло звездами.
Купол Исаакия
Вечером
я любовался куполом Исаакия,
который был эффектно освещен
и сиял
на фоне сине-фиолетового неба.
И вдруг я понял,
что он совсем беззащитен.
И вдруг я понял,
что он боится неба,
от которого
можно ждать всего, чего угодно,
что он боится звезд,
которых слишком много.
И вдруг я понял,
что этот огромный позолоченный купол
ужасно одинок
и это
непоправимо.
Последний кентавр
Гнедой,
сытый,
с широким крупом,
галопом проскакал по Невскому.
Народ тепло приветствовал его.
Остановился на Аничковом мосту
и долго разглядывал
коней Клодта.
Иностранные туристы
фотографировали его прямо из автобуса.
У Мойки встретил битюга,
запряженного в телегу.
Шел с ним в обнимку
и что-то говорил на лошадином языке.
Оба весело ржали.
Доскакал до Эрмитажа,
пришел в античный отдел,
встал к стенке
и стал мраморным.
Мрамор розоватый,
благородного оттенка.
Восторженный
Хожу по весеннему городу,
и в горле у меня булькает восторг.
Но я и виду не подаю.
Хожу по городу и криво усмехаюсь:
«Подумаешь, весна!»
Сажусь в весеннюю электричку,
и в ушах у меня щекотно от восторга,
но я не поддаюсь.
Еду в весенней электричке
и исподлобья гляжу в окно:
«Эка невидаль – весна!»
Вылезаю из электрички,
бросаюсь в лес,
раскапываю снег под елкой,
расталкиваю знакомого муравья
и кричу ему в ухо:
– Проснись, весна на дворе!
Восторг-то какой!
– Сумасшедший! – говорит муравей. —
И откуда только берутся
такие восторженные идиоты?
Шхуна
Мы гуляли с ней у пристани
и любовались изящными белыми шхунами
с высокими мачтами.
– Кто я? —
спросила она меня —
как ты думаешь?
– Ты шхуна – ответил я, —
ты случайно зашла в мою гавань,
тебя тянет в океан.
Через месяц
мы с нею расстались.
Каждый день я хожу в порт
и расспрашиваю моряков:
не видал ли кто-нибудь
стройную шхуну
с зелеными глазами?
Но все напрасно.
Трудно поверить,
что ее постигло кораблекрушение.
Всю жизнь
Девки поют.
Протяжно,
ах, как протяжно девки поют
вдалеке.
Девки поют про любовь.
Сладко,
ах, как сладко сердце щемит:
девки поют про любовь.
Конечно, вечер.
Конечно, река.
Конечно, березы.
И девки поют вдалеке.
И сказать тут нечего.
Конечно, грустно.
Конечно, по-русски.
Конечно, хорошо.
И никуда тут не денешься.
Всю жизнь они будут петь,
эти девки,
всю жизнь они будут петь вдалеке
про любовь.
В лесу
– Ау! – кричат мне. —
Ау! Где ты?
– Ау! – кричу. —
Ау! Я далеко где-то!
– Ау! – кричат. —
Ау! Иди сюда!
– Ау! – кричу. —
Иду! Я скоро!
А сам не тороплюсь.
Тихо иду по лесной дороге,
перешагивая тени сосновых стволов,
и все удивляюсь этому миру,
в который попал ненароком.
Милая
