кто-то засунул ему теннисный мяч под диафрагму. «Это потому, что я иду сильно согнувшись»,— подумал он и сказал то же самое вслух, но ощущение недомогания усиливалось, становилось острее. Еще через полчаса он наконец понял, что голоден, и остановился в том месте, где из-под скалы пробивался ручеек чистой воды и струился не спеша в попутном направлении. Эйкерман достал хлеб, сыр и фляжку с виски, о которых вовсе позабыл. Поев, он отхлебнул несколько глотков спиртного, согрелся и почувствовал себя увереннее. Он радовался, что ручеек бежит в одном направлении с ним. Это указывало на то, что он идет вниз, к Йистраду. Несколько минут он сидел, наслаждаясь выпитым виски и расслабившись, под золотистым куполом, освещенным пламенем свечи. Его часы показывали половину третьего, и вначале он этому не поверил. Он пробыл внизу, в шахте, уже четыре часа и пятнадцать минут.
Молодой человек поправил свечу и снова пошел. Он, наверно, проделал уже больше половины пути. При самом медленном темпе продвижения он должен быть в Йистраде к четырем часам. А потом? Вход там забран решеткой, это ему известно, возможно, повешен замок, да еще дверь прихвачена болтами, но он знал и то, что стоит ему только увидеть солнечный свет, как все его страхи улетучатся. В худшем случае ему придется лишь дождаться восьми часов, когда мимо, со станции Маес-ир-Хаф, будет возвращаться миссис Бендл.
Миссис Бендл! Наклонив голову, продвигаясь боком под низкой кровлей, он думал о ней до тех пор, пока ее обнаженное тело, словно выточенное из слоновой кости, не засияло перед ним в темноте. Как прекрасно ночью в лесу лежать среди цветов и смотреть вверх, на луну.
— Погоди же,— сказал он,— погоди.
Вот когда они с Бендлом будут квиты. Переложив фонарь из одной руки в другую, он удивленно хмыкнул, обнаружив, что он здесь один,— видение ослепительной наготы Джейн постепенно рассеивалось.
Ручеек внезапно исчез под камнем с правой стороны. Может, начался подъем? Так или иначе, другого пути нет, и Эйкерман продолжал уверенно двигаться вперед. Идти легко, направление безошибочное, все как надо. Так думал он, испытывая душевный подъем, и только суеверный страх не позволил ему высказать это вслух. Как бы отвечая его настроению, почва под ногами снова начала довольно круто опускаться, чего он прежде не замечал. Дыхание его стало глубоким, натужным. Сомнений не было: начался последний этап пути к Йистраду. Теперь в любой момент может показаться дневной свет. Прекрасно, Бендл. Прекрасно, миссис Бендл. Молодой человек почувствовал, что задыхается, и заставил себя идти медленнее.
Не прошло и минуты, как он наткнулся на стрелки; и в этом месте пути разделялись и уходили под углом в тридцать градусов в два совершенно одинаковых штрека. На мгновение он застыл на месте с раскрытым ртом, а затем внимательно осмотрел пути. Ничто не указывало, какой из них ведет в нужном направлении. Он ощутил первый приступ страха с тех пор, как покинул большой зал. Направо или налево? Он попытался было сориентироваться по компасу, потом решил присесть. Он заговорил сам с собой, но собственный голос показался ему слишком низким, чужим,— он хотел убедить себя в том, что вовсе не важно, какой путь он выберет, поскольку оба штрека должны привести к одному выходу. На часах было уже половина четвертого.
В конце концов он свернул направо, почему-то вдруг решил, что левый штрек ведет не в ту сторону. Метров через двадцать попалась новая развилка; нет, думал Эйкерман, не то направление. Пришлось вернуться и пойти по тоннелю, уходившему влево. Он вел в нужную сторону, однако метров через сорок, когда молодой человек уже начал поздравлять себя с удачей, тоннель разделился надвое. Тут Эйкерман сильно забеспокоился и должен был как следует поразмыслить, прежде чем двинуться направо. Но не прошло и пяти минут, как он уперся в завал и понял, что здесь можно проплутать целый год. Немедля он пошел обратно и направился по левому тоннелю. Вскоре ему пришлось снова карабкаться круто вверх, и рельсов в этом месте уже не было. Но он упрямо продвигался вперед и прошел еще сотни две шагов, дважды забирая вправо, прежде чем пришел к выводу, что этим путем он в Йистрад не попадет. Видно, ему снова придется возвращаться и внимательно следить за поворотами. Однако через десять минут он неожиданно очутился в широкой штольне с вагонеточными путями. Это одновременно испугало и успокоило его; испугало потому, что стало ясно — он потерял ориентировку, а успокоило, поскольку главный горизонт, ведущий к Йистраду, должен иметь вагонеточные пути. Но теперь он понятия не имел, идти ему налево или направо, вдоль этой штольни. Решив, подобно фаталисту, довериться судьбе, он повернул направо, но вскоре обнаружил, что возвращается к шахтному стволу; обливаясь холодным потом, он снова повернул назад и полчаса спустя оказался у той же самой главной развилки. Часы показывали без четверти пять. Он провел в шахте уже шесть с половиной часов.
Эйкерман ощущал сильную усталость. Он присел и прило жился к фляжке. Спиртное придало ему силы, заглушив приступы страха, которые, как казалось, всегда начинались у него в желудке.
— Разберись-ка во всем этом,— сказал он себе.
Очевидно, ему следует повернуть направо, если только штрек, перегороженный обвалом, в самом деле не ведет в Йистрад. В таком случае... Он пересилил искушение выпить снова, поправил свечу в фонаре и, слегка постукивая зубами, тронулся в путь. От развилки, к которой ему уже однажды пришлось возвращаться, он решил свернуть налево. Он знал, что свобода была где-то рядом, в пределах сотни метров, возможно — сотни шагов, если только он сумеет до нее добраться. Но он покрыл значительно большее расстояние, прежде чем очутился в круглой камере с четырьмя стрелками, откуда отходили четыре галереи. Он безошибочным чутьем чувствовал, что одна из них ведет в нужном направлении и что это была сортировочная станция в той части штольни, которая примыкала к Йистраду.
Которая же из них?— вслух произнес он и отметил про себя, как пронзительно звучал его голос.— Почему они нс ставят указателей?
Одна галерея как две капли воды походила на другую, и все они выглядели зловеще. Покидая круглую камеру, он испытал то же чувство страха, что и в большом зале: ему показалось, будто что-то огромное, черное тянет к нему руки.
— Нет!— крикнул он.— Нет!
И застыл как вкопанный, дрожа и приказывая самому себе не валять дурака. Но он уже поддался темноте; она при слушивалась к его шагам,
