опознают, заклеймят, подвергнут расправе. Уж точно не какой-нибудь случайный русский еврей, пусть даже бывший активист, который вдруг узнает его. Нина Семеновна говорила о нападках в прессе, статьях в газетах, публичной экзекуции, но вряд ли все это может произойти из-за случайной встречи. А если не это, то что может произойти? Чего он до сих пор так отчаянно боится? Проклятий? Шельмования? Или просто презрительного взгляда, пробирающего до печенок? Ощутимого свидетельства того, что есть еще в мире люди, перед которыми, как они считают, он не искупил свою вину, потому как вину его вообще нельзя искупить.
Но стоит ли так уж сильно опасаться мужчину — как там о нем сказала Светлана? Коротышка с любовницей? Как относиться к такому человеку? Паранойей реакцию Танкилевича не назовешь, но он, безусловно, погорячился. И Светлана тоже. Оба хороши. Оба переоценили этого мужчину. Она чересчур обрадовалась — он чересчур напрягся. Светлана слишком понадеялась, что этот человек сможет их спасти, — он слишком испугался, что он сможет причинить им вред.
Войдя в дом, Танкилевич покойно устроился в кресле и стал смотреть унылое вещание Первого канала из Москвы. Шло развлекательное шоу. Ведущий-весельчак держался барственно, так, словно участники — сплошь крестьяне да работяги — недостойны пощупать и край его итальянского костюма. Вот что взошло на обломках коммунизма. Вот чем обернулась борьба за свободу и демократию. Даешь хлеба и зрелищ. Но главное, зрелищ. Одну большую ложь заменили на другую — всё как всегда. Сперва Советы всех обманывали, теперь капиталисты. С точки зрения обычного гражданина, это та же отрава, только другого розлива. У нынешней просто склянка посимпатичнее.
Пока Танкилевич погружался в пучину пошлости, Светлана сидела на диване и читала бесплатную еженедельную газету. Время от времени он слышал шелест страниц или замечал, что она поглядывает на экран. Потом она сложила газету и встала. Пошла было к выходу, но у двери остановилась и выложила то, что у нее накипело:
— Не ты один молишься. Я тоже молюсь. И может статься, сам Господь послал нам этих людей.
Танкилевич даже не стал огрызаться в ответ, просто дождался, когда она уйдет. Развлекательное шоу завершилось, начался вечерний выпуск новостей. Если шоу было кошмарным, то про новостной выпуск нечего и говорить. Накрахмаленная, отутюженная ложь. Торжественное заключение нового договора между Россией и западными корпорациями — будут бурить нефтяную скважину на Северном полюсе. То есть миллиарды долларов потекут в карманы тех же прохвостов. Россия осуждает Америку за вмешательство в дела суверенных государств. То есть защищает право арабских диктаторов косить свой народ из русских автоматов. Столкновения властей и агрессивно настроенных демонстрантов в Москве. То есть преступный режим душит несогласных. Все это происходило в Москве, в России, а Танкилевич был в Ялте, на Украине. Но какая разница? Москва, Киев, Минск — методы повсюду те же.
Танкилевич выключил телевизор и тяжело поднялся. Он до смерти устал. Устал жить в этой стране. Устал за сегодняшний долгий день, полный унижений, — вся жизнь его была ими полна. Он сделал несколько шагов и вдруг увидел в оконном стекле свое помятое лицо. В былые времена женщины считали его красавцем, внешность была предметом его гордости. Теперь он был, ни дать ни взять, старый слон — большой, серый, согбенный. Он пригладил волосы и откашлялся. И окликнул Светлану, голос его при этом некстати дрогнул:
— Мать, если ты не молишься, завари-ка чаю.
Встреча
Десять
На рассвете Котлер открыл глаза. По его ощущениям, он пролежал без сна, смежив веки, много часов — и все думал, думал. Сначала он слышал, как Лиора ворочалась рядом с ним. Потом она затихла, дыхание ее сделалось ровным и глубоким — она явно заснула. От тоже был не прочь заснуть, но в мозгу неустанно крутились мысли. Человеку его рода деятельности (общественная жизнь, политика) бессонные ночи были не в новинку. Правда, за все месяцы, что он совмещал политическую борьбу с любовной связью, он не мог припомнить, чтобы провел без сна всю ночь. Спал урывками, но чтобы вот так целую ночь перед глазами прокручивалась цветная кинолента… По правде говоря, отчасти спать ему не дали воспоминания о бессонных ночах в прошлом. Тогда в «Известиях» вышла статья Танкилевича. С нее началась его третья жизнь. В первой он был обычный советский гражданин. Во второй — обычный диссидент. В третьей стал избранным среди избранных. Последовала череда бессонных ночей: бессонные ночи в ожидании стука в дверь; бессонные ночи в лефортовской камере, где он прокручивал в голове каждое слово, каждый жест следователя, стараясь выскользнуть из психологической удавки; бессонные ночи во время процесса, когда он мысленно парировал лживые наветы своих обвинителей; бессонные ночи в одиночке, в таких скотских условиях, что не уснуть; а еще бессонные ночи в лагере, когда перед тем, как объявить голодовку, собирался с духом и твердил про себя одну засевшую в памяти и набатом стучавшую в голове фразу на иврите: «Правды, правды ищи»[7].
А чего он ищет теперь, спросил себя Котлер. И весело ответил сам себе: «Правды, правды».
Он спустил ноги с кровати и встал. Натянул брюки и рубашку. Босыми ногами прошлепал к окну. По двору ходили цыплята и что-то клевали. «Ма нишма[8], цыплята!» — поприветствовал их Котлер. Умение веселиться перед лицом невзгод — таков был секрет его успеха. «И провалов тоже!» — весело поддразнил он себя.
За спиной заворочалась Лиора. Он отвернулся от окна и посмотрел на нее. Вот так они провели первую и, может статься, последнюю ночь наедине. Молча лежали в одной постели, думая каждый о своем. Настоящая супружеская пара. Еще одна слепящая насмешка судьбы.
Лиора медленно открыла глаза. До чего она хорошенькая, даже когда просыпается не в духе! О чем он с улыбкой ей и сказал.
— Сколько времени, Барух?
Котлер сверился с часами.
— Рано. Самое начало седьмого.
— Ты спал?
— Размышлял.
Лиора села на кровати, откинула простыню. На ней были трусики и бюстгальтер. Он тоже на ночь остался в трусах. Сцена из мещанской комедии.
— Ты не изменил своего решения? — спросила Лиора.
— Много раз, — ответил Котлер. — Но всякий раз возвращался к тому, с чего начал.
Она встала и обвела взглядом комнату. Платье ее упало со стула и лежало на полу. Она подошла и нагнулась за ним. Котлер с восхищением и жадностью — жадностью человека, из рук которого что-то ускользает, — наблюдал за тем, как она
