Наверно, вы догадываетесь, что случилось дальше.
И когда все остальные игроки крикетной команды восьмого класса побежали к Майклу Челлу, а потом, когда он начал давиться, попятились, а потом, когда его вырвало, – а тошнило его долго, потому что позавтракал он плотно, – разбежались кто куда, я подумал: «Вот и у меня теперь все время такое ощущение». Такое, будто мне в живот ударились со всей дури два крикетных мяча.
Вот только Челлу вскоре полегчало.
Дома мы в основном избегали разговоров об отце – мы как бы подавали гугли так, чтобы они пролетали как можно дальше от калитки. Мы с мамой не стали ничего говорить девочкам. Ведь… что тут скажешь? «Послушайте-ка, Эмили, Шарли и Энни, у нас для вас новость. Папа не вернется домой, потому что теперь он хочет жить в Германии с кем-то еще, а не с нами».
Не та новость, которой ты будешь рад делиться с сестрами.
В первые дни после имейла мама стала готовить сама, вместо Дворецкого, – так она решила. Подолгу гремела на кухне кастрюлями – готовила все наши любимые блюда. Для Эмили – макароны с сыром и беконом, для Шарли – десерт из жареных бананов, для Энни – спагетти с итальянскими колбасками средней пикантности. Девочки очень радовались – ведь они-то не знали, почему мама готовит макароны с сыром, жареные бананы, спагетти с жареными итальянскими колбасками и все остальное.
Но я знал.
А знаете, какой вкус у макарон с сыром, жареных бананов и спагетти с итальянскими колбасками средней пикантности, когда твой отец не возвращается домой из командировки, потому что не хочет?
Никакой.
Никакого вкуса.
Как будто ешь ливерную колбасу.
Нет, ливерная колбаса – еще ничего.
Вареный окорок с зеленой фасолью.
Все эти блюда были на вкус как вареный окорок с зеленой фасолью.
Не знаю, каковы они были на вкус для мамы, потому что она вообще почти ничего не ела. Сидела за столом и улыбалась, пока Эмили, Шарли и Энни без умолку болтали о своих школьных делах. Когда мы доедали ужин, с кухни приходил Дворецкий и уносил посуду, а мама разбиралась с нашими домашними заданиями и давала указания, а сама усаживалась в гостиной и читала какую-нибудь книжку, не переворачивая страниц. Девочки, сделав домашку, спускались на первый этаж и включали телик, и тогда с кухни приходил Дворецкий и переключал его на «Пи-би-эс»[20]. Через час Дворецкий трубил отбой. Эмили, Шарли и Энни уходили наверх, и Энни жаловалась, что мне разрешают ложиться позже нее, а Дворецкий кивал и объяснял, что в шестом классе домашних заданий больше, чем в пятом. «Возможно, мисс Энни предпочтет лечь на час позже, но посвятить этот час решению арифметических задач мистера Баркеса – причем в письменной форме и с обоснованием способа решения?»
И, наконец, мама откладывала книгу, шла на кухню, говорила Дворецкому: «Спасибо за все, что вы для нас сделали» – и тоже уходила наверх. А спустя некоторое время Дворецкий подходил ко мне и говорил: «Доброй ночи», и напоминал, что мне остается десять минут до отбоя и что собрать рюкзак на завтра было бы нелишне, и желал полета фантазии в сновидениях.
И уезжал к себе домой – то есть в дом Кребсов.
Мне было довольно одиноко. Все равно как оказаться в Голубых горах совсем одному и прислушиваться к шорохам в низкой траве. Плюс то самое ощущение, словно в меня только что ударились, отскочив от земли, два крикетных мяча, и все оттого, что капитан Джексон Джонатан Джонс не вернется домой.
А поговорить об этом было не с кем. В смысле, мама не хотела. А девчонки ничего не знали. А Билли Кольту разве скажешь – в тот же день вся школа узнает.
Наверное, я ничего не рассказал бы даже отцу Джаррету, хотя он бы не слил информацию – ему это вроде бы запрещено законом.
В общем, поговорить было не с кем.
И знаете что?
Это был просто кошмар.
А знаете, какой еще кошмар есть на свете?
Балет.
Балет – кошмар и жуть.
И кто бы мог знать, что в Мэрисвилле, штат Нью-Йорк, от балета продохнуть негде?
И когда Дворецкий попросил меня присутствовать на представлении сцен из «Лебединого озера»: у нас есть этот шанс благодаря средствам, которые дед завещал на эстетическое воспитание, и, видите ли, Эмили и Шарли очень-очень-очень хотят пойти, а любовь к искусству всегда заслуживает поощрения, а, хотя он купил три билета, в тот вечер ему придется отвлечься на другие дела, но он отвезет нас туда и обратно, и не буду ли я так любезен сопровождать сестер… Короче, что я мог на это ответить?
Ведь, пока Дворецкий излагал свою просьбу, Эмили и Шарли не сводили с меня глаз, дожидаясь ответа.
Что мне оставалось делать?
В тот вечер артисты бегали толпами по сцене на цыпочках – никак не пойму зачем, нормальные люди так не бегают: спросите любого! А еще они то и дело вертелись волчком – нормальные люди так не вертятся, а девушки то и дело принимали грациозные позы на руках у парней, поднимавших их высоко-высоко, – нормальные такое выделывать не станут. Кто вздумает принимать грациозные позы, когда его или ее поднимают высоко-высоко?
Балет – полный отстой.
Но Эмили пришла в восторг, и Шарли тоже, и, когда все наконец закончилось, они полезли ко мне обниматься.
Потом Дворецкий спросил, как мне понравилось «Лебединое озеро».
– Отстой, – сказал я.
– Возможно, молодой господин Картер, вы поясните свою оценку более развернуто.
– Полный отстой, – сказал я.
– Должен ли я заключить, что искусство балета не находит отклика в вашем сердце?
– Полнейший отстой, – сказал я.
– Ни в уме, ни в сердце, – сказал он.
В последнюю пятницу сентября подул прохладный и сухой ветер – верная примета, что лето, пожалуй, все-таки закончилось. В такие дни замечаешь, что некоторые деревья перекрасились в желтое и красное, и ветер кое-где уже срывает листья, и на верандах появляются горшки с желтыми и оранжевыми хризантемами, и кажется, что от прошлого лета тебя отделяет уже миллиард веков, а до следующих летних каникул ждать еще миллиард веков – потому что так все и есть, самый настоящий миллиард.
Вот в такой день перед началом уроков меня отыскал Кребс и попросил задержаться на пару слов. Он и вся команда восьмого класса по кроссу шли в раздевалку, потому что перенесли пробежки на утро, чтобы освободить дневное время для крикета.
– Давай после тренировки останемся на стадионе и еще немного поработаем над отбиванием, идет? – спросил он.
Вы же помните, Карсон Кребс – восьмиклассник. С обыкновенными шестиклассниками он никогда не разговаривает. И даже с шестиклассником, которого взяли в команду восьмого класса по специальному приглашению, разговаривает очень редко.
