class="p1">Генри — он ближе всех к входной двери — встает, мы все вслушиваемся в шлепанье его ног по половицам.
— Чего? Чувак, да ты в курсе, который час?
— Насколько мне известно, две минуты четвертого, — раздается голос, и он мне знаком. — Простите, что побеспокоил.
Я сажусь, все еще в полусне.
— Здесь живет Фрэнни Стоун? — продолжает голос, и по поместью проносится нестройный стон.
Шинед и Лин швыряют мне в голову подушки, пока я ковыляю к двери.
На нашем крыльце стоит Найл Линч, залитый серебристым светом луны над Голуэем. На нем тот же костюм, что и вечером, он курит сигарету. Выглядит худощавым, бледным. И что в нем такого, что всех к нему тянет? Не понимаю. По крайней мере, когда он не говорит о птицах.
— Ты чего тут делаешь?
— Я входить не стану.
Я моргаю:
— Да уж это точно.
— Будешь? — Он протягивает мне самокрутку.
— Фу. Нет.
— Тогда держи. — На сей раз холщовый мешочек со всяким разным. Я с любопытством вглядываюсь, кое-что опознаю: бинт, дезинфицирующее средство, болеутоляющее, бутылка джина.
— Спасибо. В смысле, у меня есть…
— Я так и полагал. — Он беспомощно всплескивает руками: — Сделала такое, а потом просто взяла и ушла, а видок у тебя был хреновый, и никто тебя даже не поблагодарил.
Я перевариваю.
— Так ты меня благодаришь.
Он передергивает плечами:
— Ага. Вроде того.
— Ладно.
Он докуривает, тушит сигарету ботинком, достает кисет.
— Ты его там и оставишь?
Он вслед за мной опускает глаза на окурок. Слегка улыбается:
— А что, он тебе нужен?
— Подбери, а! Гадость какая.
Он нагибается со смехом.
— Господи, да я и так собирался. Прости, в такое время туго соображаю. — Распрямляясь, он уже не смеется: — Я думал, ты сегодня вечером погибнешь. И эти мальчишки тоже.
Молчание. Я пожимаю плечами: почем мне знать, каких он от меня ждет слов.
— Тебе, типа, жить надоело?
Я сдвигаю брови — хочется его убить. А то он сам не собирался прыгнуть в воду. Да и любой бы прыгнул.
— Вы зачем сюда явились, профессор?
Найл Линч вручает мне папку. В темноте разобрать написанные на ней слова удается не сразу: «Абитуриенту Ирландского национального университета».
Щеки неприятно вспыхивают.
— Что это? — А потом: — И как ты узнал, где я живу?
— У начальника твоего спросил. Он мне и поведал, что ты не студентка.
— И что?
— А то, что я, по доброте душевной, предлагаю тебе и дальше ходить ко мне на лекции, пока не поступишь официально: я вообще добрый человек.
— Нет, спасибо.
— Почему это?
— Не твоего ума дело. Да, и кстати. — Широкий жест, описывающий его присутствие. — Это полная фигня. Я тебе даже имени своего не говорила.
Я пытаюсь всучить ему папку обратно, он не берет. Знать, что я и школу-то не окончила, ему не обязательно. Университет для меня закрыт.
В кисете у него лежит уже готовая самокрутка, я смотрю, как он чиркает спичкой, подносит огонек к кончику, я слежу за красным раскаленным кружком, слежу, как он глубоко затягивается, закатив при этом глаза, будто совершает некий религиозный обряд. Воображаю гадкий вкус у него во рту и на языке.
— Выброси, сожги, как хочешь, — говорит он. — Но сперва прочитай. И на лекции ко мне продолжай ходить. — Он слегка улыбается. Опасная улыбка, такую лучше не хранить. — Я никому не скажу.
Он уходит, а я твержу себе: «Не спрашивай, не спрашивай, не спрашивай», а потом спрашиваю:
— Зачем тебе это?
Найл останавливается, смотрит через плечо. Волосы и глаза у него густо-черные, кожа — серебристая. Он говорит:
А затем, что остаток жизни мы с тобой проведем вместе. — А потом добавляет: — До скорого.
Я захожу внутрь еле дыша. Ложусь на свой односпальный матрас на полу, не обращая внимания на хихиканье соседок: они слышали каждое слово.
Вновь я в объятиях моря: между страницами бланков он спрятал единственное черное перышко.
Я выжидаю, когда все снова заснут, а потом дотрагиваюсь раскаленным кончиком пера до губ, а потом ласкаю себя под мысли о Найле Линче.
8
НА БОРТУ «САГАНИ», СЕВЕРНАЯ АТЛАНТИКА.
СЕЗОН МИГРАЦИЙ
Сирена ревет на все судно, мысль у меня одна: «Слава богу». Даже если мы тонем, даже если нас ждет еще один айсберг или свирепый шторм, мне пофиг — только бы выбраться из этого закутка. Я вылезаю из койки, нацепляю поверх термобелья непромокаемую куртку. Подпрыгиваю, натягивая сапоги, — искалеченная правая нога мешает держать равновесие, потом устремляюсь бегом вслед за Леей. Остальные члены команды проносятся мимо в сторону трапа, ведущего на палубу.
Бэзил ухмыляется мне:
— Похоже, наш чертяка что-то нашел.
Я улыбаюсь в ответ, думая про себя: нашел-то не Эннис, а птицы. Выскакиваю вслед за остальными в слепящий свет прожекторов. Два озаряют палубу — судно стоит на месте, — еще один неспешно раскачивается над водой. Мы все кидаемся к фальшборту — посмотреть, что обнаружил Эннис. Черный океан слегка отсвечивает серебром: у самой поверхности, похоже, плывут сотни рыб, а над ними парят крачки, прядают вниз, уходят под воду, едят до полного насыщения.
Голоса раскатисты от волнения. Это действительно редкость.
— Поехали! — гремит с мостика голос Энниса, и я, повернув голову, вижу, как на лице его вспыхивает улыбка.
Мал и Дэш поспешно накручивают два шкива, и я понимаю: на воду спускают маленькую шлюпку. Аник перемахивает через фальшборт и грациозно приземляется в лодку — движения у него как у танцора. Шлюпку опускают на воду, Аник отшвартовывается. Я вижу, как он выводит шлюпку на большую воду, вижу, что за собой он тащит плотно свернутый невод. Лея стоит у рукояти, следит, чтобы сеть разворачивалась не перекашиваясь и не путаясь, Аник же тащит ее во тьму — верхний край помечен желтыми пробковыми поплавками, которые мне так хорошо знакомы, нижний оттянут вниз грузилами. Аник широким кругом растягивает невод над косяком.
— Что теперь? — спрашиваю я.
Мал — он стоит со мной рядом — указывает на невод:
— Когда Ник закончит и шкипер подаст сигнал, мы стянем грузила — как кошелек закроем, чтобы рыба не выплывала снизу. Потом лебедкой вытащим сеть на палубу. Готовься, малышка Фрэнни. Думала, тебе тут тяжко приходится? Вот сейчас начнется настоящая работа. Надо будет паковать рыбу.
Аник замыкает круг — концы соединились. Поразительно, как быстро он это сделал: крошечную шлюпку он ведет по воде так, будто для этого и родился. Полуторакилометровый невод. Малахай сказал: чтобы водить шлюпку, нужно не признавать законов, тут
