И я стал первым её посетителем такого рода.
Устав от разговоров, я приблизился, хотел коснуться её губ, но девица нерешительно отвела взгляд. Моя рука коснулась напудренной щеки и повернула лицо юной милашки обратно.
— Тебе не обязательно что-либо чувствовать или помнить, — сжалился я над этим прекрасным созданием.
Она покачала головой, сглотнула и закрыла глаза, подавшись навстречу.
Я целовал её сладкие губы, заставлял захлёбываться предвкушением. Мои пальцы освобождали её дыхание, порабощённое тесёмками корсета. Под шелестящими складками юбок не оказалось белья, лишь высокие чулки с подвязками. Когда поцелуи ушли от губ и скользнули по нежной шейке, её дыхание стало сбивчивым. Под надушенной кожей соблазнительно билась жилка, всё ускоряя такт.
Дразня лицедейку, но не кусая сразу, я спустился к мягким персям и лобызал их, особенно ту, с родинкой. Вернувшись к медовым устам, позволил поцелую стать глубже, грубее. Мои пальцы запутались в её волосах. Жар её тела нарастал, даря то чудесное ощущение жизни, которая скоро перетечёт в мою холодную мёртвую плоть.
Вдвинувшись между гладких бёдер, я резко отстранился от её разгорячённых губ, заставляя открыть бирюзовые очи. Я хотел, чтобы она смотрела мне в глаза, видела азарт хищника на моём лице, замечала удлинившиеся клыки под чуть приподнятой верхней губой.
Мне нравилось, что она ощущает себя добычей, но добычей желанной.
Однако девица немного слукавила. И хоть ахнула она совсем не притворно, но невинность её успели украсть до меня, оставив неопороченной лишь кровь. Ну, может я предпочёл так считать, чтобы не портить себе аппетит.
— Такой холодный… — прошептала она с затуманившимся взором.
— Сейчас согреется, — обещал я, возвращаясь к оставленным устам, дабы те не вздумали портить мне удовольствие нелепыми словами.
Я брал её на кушетке, совершенно не заботясь, что на прикрытой двери нет замка. Войди сюда любой из театральной труппы, что с того? У девиц лицедейского разлива нет чести по определению их профессии, ведь подмостки не намного чище борделя.
Её щёки пылали под наносными румянами, она старалась сдерживать стоны, но те неизбежно вырывались из лёгких. Я отбросил прочь её отливающие медью локоны, и те рассыпались каскадом по грязным половицам.
Не собираясь больше медлить, я влажно коснулся чуть вспотевшей шеи. Язык скользнул по набухшей венке. Острые кончики клыков проткнули кожу, освобождая поток божественного наслаждения в мой рот. Со вскриком её ладонь упёрлась в мою грудь, но не имела сил оттолкнуть голодного зверя. Столь же бессильными оказались девичьи пальчики, схватившие мена за волосы на загривке.
Кровь — панацея страждущих, её не бывает достаточно. Взяв глоток, тебе хочется следующий. Притиснув девицу к обитому сиденью, я удовлетворял свою страсть и голод. Слияние солёного блаженства, орошающего моё горло, с лёгкой болью в корнях волос, довело меня до экстаза — ведь что может будоражить хищника сильнее, чем сопротивление добычи? И лишь теперь я оторвал обагрённые губы от её шеи.
— Видишь, ничего страшного, — томно выдохнул я на ушко ошеломлённой красотке и ласково снял слезинку, выкатившуюся из уголка божественно-яркого от подступившей влаги глаза.
Она сглотнула и облизала губы, набрала дыхания, чтобы что-то сказать, но я не позволил: приложил палец к этому сладкому ротику. Мне не были нужны ни жалобы на испытанную боль, ни притворные заверения в наслаждении от испытанных мук. Это наслаждение ещё придёт к ней, но позже, когда пройдёт первый страх и появится доверие к моим хищным ласкам. Лишь тогда она сможет расслабиться в объятиях пожирающего её зверя и научится получать удовольствие от собственной беспомощности.
Из ранок вытекли тёплые алые струйки, я неспешно слизал их. Нет ничего вкуснее крови распалённых красавиц. Нет ничего желаннее тёплой плоти смертных. К сожалению, их кости слишком хрупки, так что полной свободы в объятиях живой особы получить нельзя. Всегда приходится немного осторожничать, но награда стоит сдержанности.
Позже я наведывался к Марике ещё не раз.
Никогда не наводил на неё чары. Не притворялся пылким воздыхателем, ценящим посредственные актёрские таланты девицы. Но оставлял ценные подарки и колотые дырочки на её шее, рядом с родинкой на груди, на скрытых юбками девичьих бёдрах.
Изящный гребень, по-восточному витиеватый, тоже подарен Марике мной. Я заметил его на рынке в Шахназаре. Бирюза — в подобие глаз этой молодой кокетки. Сердолик — рыжий, как её волосы.
Да, я периодически навещал лицедейку, когда нас заносило в её город. Потом как-то перестал и позабыл о ней, ведь вокруг много юных, свежих девиц.
Удивительно, что мы с Марикой разминулись, когда навещали Нова-Затоку в прошлый раз, ведь мы заходили в трактир «У Войтеха». Не исключено, что она даже заметила меня, но предпочла не показываться на глаза, чтобы случайно оброненные мною слова не сломали её новую жизнь.
Разумеется, я не собираюсь рассказывать Ярочке, чем зарабатывала на жизнь её мать до замужества с Войтехом Седлаком. И тем более не стану сообщать, что пользовался её услугами.
Выходит, я получил на воспитание ребёнка женщины, с которой когда-то спал. Как иронично, дери вас семеро. Человек религиозный на моём месте решил бы, что это неспроста и укрепился бы в вере. Но я встречал и более нелепые совпадения.
Интересно, от кого Марика прижила свою конопатую дочурку? От очередного клиента? Может, нашла богатенького покровителя и стала содержанкой? Или вовсе остепенилась, вышла замуж, но позже овдовела? Хотя нет, не думаю. Актрисам нелегко обелить себя, разве что удастся перебраться подальше от своей репутации. Собственно, она ведь действительно поселилась в уютной, сонной Нова-Затоке, но уже с ребёнком на руках или нет?
Надо спросить у Ярочки, знала ли она отца.
Внезапно подумалось: а
