в рукава белого халата и хватает медкарту. Вокруг — бурлящий гадюшник, куда она каждый день приходит, чтобы с удручающе малым успехом вырвать из лап смерти ее дрожащие трофеи; парадокс, но здесь и сейчас Элли настолько хорошо, что это даже пугает.
Она проникает за занавеску.
— Мистер Биллингс? — Тот лежит на столе для осмотра, небритое лицо в кровоподтеках, рядом — полицейский. — Что случилось?
Коп говорит:
— Подрался в баре. Ему не впервой.
— Неправда. — Биллингс глядит на полицейского свирепо.
— Никогда ничего не помнит.
— Она сломала мне руку.
— Это ложь.
Элли — копу:
— Выйдите, пожалуйста.
— Он опасен. Вы же видите, он орет…
— Идите. — Она начинает осмотр. — Ваша рука?
— Болит — мочи нет.
Элли светит фонариком Биллингсу в глаза.
— Откуда у вас этот шрам на лбу?
— Снаряд. Десять лет назад. Все остальные умерли.
— Сядьте. — Она постучала молотком по его колену. — Вас лечили от ПТСР?[7]
— Пограничный уровень. Никто не оплатил бы лечение.
— Я заказываю болеутоляющее и рентген вашей руки. Через какое-то время вернусь.
Следующая пациентка нуждается в апдейте почки. Она сидит на столе, отекшая, и смотрит на шишковатые руки. Элли стала техническим специалистом, которому приказано не переступать точно очерченные границы. Медпомощь строго дозирована. Страховые организации превратили медицину в корпоративный алгоритм, дарующий большинству людей максимум благ.
Элли — дипломированный врач, она способна совладать с конвульсиями системы. Она знает, как далеко может зайти за пределы дозволенного и какие процедуры настолько дороги, что нарушат равновесие и посадят ее на скамью подсудимых.
Лечение почки — за пределами. Элли колеблется и одобряет процедуру.
— Скоро вам станет лучше.
В глазах пациентки — слезы.
— Я думала…
— Новый протокол.
Элитарные врачи делают что хотят, потому что богатеи обходят корпоративный алгоритм. Покидая пациентку, Элли невольно проверяет предложение «Вечности», которое не устает навязывать Дон Стэплтон. Поразительная щедрость. Вероятно, оказывать столь дорогие услуги она не сможет. Столетки проглотят ее с потрохами. И она станет лечить их… вечность. Одни и те же люди. Ее навыки реаниматолога атрофируются. Ловушка.
Увы: стоит еще раз переступить границу — и ее вышибут пинком под зад. Она понимает, что обязана безрассудством инфузии. Ей нужно дотянуть до конца смены. Через час она получает результаты Биллингса.
— Трещина головки локтевой кости. Вот здесь, — говорит она ему, дотрагиваясь до его руки. — Я заказываю заживляющую инфузию.
— Слышал? — вопит Биллингс. Коп испуганно оживляется.
Элли спрашивает Биллингса:
— Как вы смотрите на то, чтобы не ввязываться в драки в барах и подлечиться?
— Не могу себе это позволить.
— Мне нужно лишь ваше согласие. Вы получите нейропластические наномеды и консультации психолога. Вы должны обещать мне, что пойдете к психологу — или план не сработает.
— Вы уверены, док? Я имею в виду…
— Я уверена.
Биллингс напоминает ей отца — в когтях бесчувственного алгоритма. Но у отца имелся выбор, он был куда свободнее Биллингса.
Она всегда избегала мыслей о том, как переплетены их жизни. Разве что, думает Элли, удивляя саму себя, эти мысли движут мои пальцы. Долгие ночные часы. Они движут мои пальцы, когда я импровизирую, играя джаз. Они не столь далеко, как я думаю.
На мгновение ее охватывает трепет; она отдергивает занавеску и видит вечного следующего пациента. Мир кажется противоестественно резким, в нем скрыто столько непознанного, что она считает минуты до конца смены.
* * *
Элли летит ночным рейсом. Всю дорогу до восточного побережья она таращится в иллюминатор на сплошное нескончаемое сияние, воображая людей внизу, и не сворачивается клубком. И не кричит.
И не зовет отца.
Выходя из такси в Санниленде, она расслаблена, как если бы отмахала десять миль на беговой дорожке. Ее окружают высотки, уходящие в небеса светящиеся решетки, блокирующие всякий вид. Двадцать тысяч стариков живут тут на тридцати акрах; такие комплексы можно найти в любом уголке страны. Здешние обитатели не думали о сбережениях. Они не могут оседлать волну технологии, чтобы катиться на ней много лет.
У Элли всегда будет работа. Жизнь, ради которой она трудилась, ярка и стабильна, это завидное личное будущее. Будущее, в котором она укроется от времени, эмоций и перемен.
Разозленная своими мыслями, она хватает чемодан и входит в вестибюль дома, где живет отец. На этаже хосписа посетители дремлют на стульях, храня бдительность. Перед дверью отцовской комнаты пахнет виски; она проходит мимо двух беседующих потрепанных мужчин в панамах. Внутри — разноцветные полоски света, тихая пирушка и саксофон Колтрейна, стенающий второй раз за сутки, и это уже не сон. Ее пальцы сгибаются; почти бессознательный рифф. Она замечает отца в шезлонге.
Его лицо, пугающе худое, наполовину залито мигающим синим светом. Бледная улыбка, пиво в руке. Она летит к нему:
— Папа!
Он моргает, ухмыляется. Вспышка необыкновенно синих глаз, и ей снова пять лет.
— Элли! Все-таки решила проведать старика, да?
— Я вытащу тебя отсюда.
— Боже правый, Элли. Мне колют морфий! Даже не думай вмешиваться.
— Не смешно. Расскажи о диагнозе подробнее.
— Гарантированная и долгожданная смерть. Похороны в океане. На освободившееся место придет молодежь, которой жить в радость.
— Ты поправишься.
Ее отец говорит мягко:
— Это хоспис. Четыре дня дозированного милосердия. Они знают, как его распределять. Никаких шприцов, трубок, аппаратов. Я проскочил эту стадию. Видимо, я заполучил то, что имею, давным-давно, когда мучал морских зверюшек вместо того, чтобы поехать домой к тебе. Все по-честному.
— По-честному? Я скучала по тебе, папа, само собой. Ты был мне нужен. Но все это не имеет отношения к тому, что ты решил умереть. Как тебя лечили?
Он пожимает плечами.
— Две инфузии в прошлом месяце. Стандартный набор. Не сработало.
— Ты не звонил.
Он говорит медленно, как если бы общался с ребенком, равно подчеркивая каждое слово.
— Я просто не хотел звонить.
Она осознает все разом: и его ужасное упрямство, и свое собственное. И открывает телефон.
— Что ты делаешь?
— Вызывают «скорую».
— Элли, Элли. Никто не станет за это платить. И куда, ты думаешь, они меня отвезут?
— В инфузионную клинику. Я заплачу.
— Даже у тебя нет таких денег.
— Мне тут предложили новую работу. Я о тебе позабочусь. Продам квартиру — она стоит немало. Мы сможем жить со столетками — красивый дом, интересные люди. Тебе понравится…
— Не решай за меня.
Она замечает, что его лоб блестит от пота. Ей немножко стыдно, но недостаточно, чтобы она остановилась. Она кричит:
— Ты старый дурак!
Он улыбается.
— Надеюсь. — Машет рукой. — Не обращайте внимания, это всего лишь моя дочь.
Болтовня возобновляется. Он спокойно продолжает:
— Элли, ты можешь думать, что я
