Дюпон-Сёркл. Имплантированный микрочип, который дает ей доступ в Анклав, сигнализирует: она вне охраняемой зоны. Элли хватает воздух ртом. Толпы детей, подростков, всяческой молодежи. Хибары, броуновское движение людских масс, продуктовые лотки, сильная вонь и постоянный напор резких криков, уродской музыки, мычащих клаксонов.
Телефон. Отец, перезванивает.
— Нам надо поговорить. Я умираю.
Она чуть не спотыкается.
— Где ты?
— Хоспис в Санниленде. Гепатоцеллюлярная карцинома. — Слова будто соскальзывают с его привычного к интеллигентной речи языка.
— Когда тебе поставили диагноз?
— Три месяца назад.
Она в ярости.
— Почему ты не звонил? Еще не поздно. Регенерационные инфузии… — Ее мозг бурлит наномед-терапией. По большей части та ему не по карману, он всю жизнь упрямо игнорировал любое страхование, кроме обязательного, и в его возрасте — восемьдесят пять — дорогое продление жизни невозможно.
— Я готов уйти, Элли. Они дают мне два-три дня. Я хочу, чтобы ты была рядом, сейчас.
Я хотела, чтобы ты был рядом, тогда. Все эти годы. Тебя не было. Ты меня не любил.
— Мне надо поговорить с твоим врачом.
Этот сиплый смех.
— Ты шутишь, да? Диагноз поставил фельдшер после того, как «скорую» вызвал мой сосед-доброхот. Я в милосердных руках государства. Меня лишили смерти на море. В Санниленде врачей нет.
Она не удивлена.
— Я не могу прыгнуть в самолет и прилететь.
— Это понятно. Я пожинаю то, что посеял.
Она так сильно хочет добраться до него, увидеть его, что из глаз вдруг брызжут слезы — она и сама удивляется. Но нет: когда ей было двенадцать лет, ее вывели из самолета в смирительной рубашке. Не помог даже бизнес-класс.
— Ты не понимаешь. Это другое.
Не наше прошлое, не наша безнадежная неспособность общаться.
— Дорогая, это тебе так кажется. — Он снова отключился.
* * *
Она всегда упрашивала отца поселиться вместе с ней. «В этом твоем пузыре? Спасибо, не надо». Обоим так было легче, и они это знали. Она не могла жить с кем-то еще. Короткий брак Элли разбил ее дом. Из близких друзей остались мертвые музыканты и фортепиано, на котором она играет почти до утра.
Элли выныривает из беседы с отцом раздраженной, ее оборонительные укрепления сметены, на нее бесконечно наплывают лица, рычащие автобусы, удушающие выхлопные газы. Она беззащитна. Она упряма — и это упрямство его убивает. В своей жизни ты можешь контролировать все, кроме собственного отца.
Ну уж дудки.
Она вызывает наномед-апдейты и упорядочивает компоненты в своем мозгу — настоящем произведении искусства.
Сердце колотится, она добирается до двери Инфузионного центра, минует длиннющую очередь из тех, кто надеется на отсрочку выплат по страховке, предъявляет карточку, проскальзывает внутрь.
В регистратуре — новенькая. Элли делает глубокий вдох и бросает кости. Это не ее метод, но выбора нет.
— Добавьте 17 и 43.
— У вас нет на это разрешения.
— У меня код Р-1. — Элли ненавидит становиться объектом жалости. Ее недешевые инфузии — правительственная компенсация жертвам самого кошмарного бунта в истории США, убившего ее мать. Бунта, с которого началось десятилетие беспорядков; примерно тогда же население планеты перевалило за восемь миллиардов.
Даже среди профессионалов уровня Элли то, что есть у нее, могут позволить немногие: продление жизни, наномед-компоненты, обновления в реальном времени. Производить наномеды дешево. Цены на них держатся высокие. Официальное объяснение — стоимость НИОКР и экспериментальная природа наномедов. Истинная причина — перенаселенность и нежелание плодить столеток.
Она лежит на каталке в инфузионной. Особые наномеды поддерживают ее феноменальную память — обоюдоострое оружие: воспоминания вызывают панику. Мать убили на ее глазах, и психиатр давил на отца, требуя разрешить терапевтическое вмешательство и стереть память. Отец отказался, он хотел, чтобы Элли, повзрослев, сама сделала выбор. За это она ему благодарна. Воспоминания побуждают ее жить в пузыре, однако именно они делают Элли собой. Инфузии — попытка достичь равновесия, чреватая повреждением нейронов, и все-таки у Элли есть право смешивать коктейль по собственному усмотрению.
Добавить 17 и 43 — значит радикально изменить равновесие, убрать страх. Вероятно, она сможет покинуть пузырь, сесть на самолет. Что еще в ней изменится, она не знает. Ее тщательно выстроенная жизнь может пойти к чертям.
— Док, вы в курсе, что вам этого делать нельзя. — Джон, ее постоянный медбрат.
— Ты в курсе, что мне — можно.
— Это опасно. Вы будете сами не своя. В последнем бюллетене…
— Я знаю. Парадоксальные эффекты от последних апгрейдов. Вечером мне нужно быть в самолете.
Джон вздыхает.
— Включить вам на время инфузии джаз?
— Конечно. — Легкий укус иглы. Она закрывает глаза и сдается атакующей памяти.
* * *
Лавандовые сумерки, украшенные горизонтом с голыми бурыми деревьями. Стоим на Кольцевой. Десять полос встречных статичных огней, обычная успокаивающая интерлюдия между детсадом и ужином. Элли на заднем сиденье, пристегнута, расправляется с пришельцами в 3D, мама впереди подпевает «Высшей любви» Джона Колтрейна, покачивая головой; на маме — белый халат, днем она, как обычно, работала в больнице.
Мельтешение сбоку: людская армия выливается на магистраль, течет между машинами. Лохмотья, приглушенное пение. Бита, взрывающееся стекло, мама заслоняет собой сиденье, кричит:
— Не троньте мою нинья![6]
Брызги крови на белом халате мамы и видеоэкране Элли.
Годы спустя, студент-медик Элли за рулем: поток встречных огней. Мир, как всегда, в процессе переделки: подъемные краны, бочки, грузовики с продовольствием, чтобы обеспечить хоть чем-то людей, продолжающих прибывать, прибывать, заполнять каждый кубофут в огромных башнях на обширных искусственных островах. Элли хочет помогать людям, быть как мама. Когда едешь наперекор страху, наполняешься силой. В итоге сила иссякает. Она отключается; перестает функционировать. Привычные инфузии неэффективны. Она не может жить в городских центрах, нуждающихся в ее профессионализме.
В округе Колумбия она после долгих, тяжких поисков находит свой оазис. Цена? Она останется здесь навсегда.
— Док?
Элли открывает глаза и удивляется: когда это я утратила способность жить? Она садится на каталке.
— Паника сразу после инфузии — это ненормально.
— Вы знали, что идете на риск. Я возьму кровь на анализ.
— Нет времени. И, Джон…
— Док?
— Не ставьте мне больше Колтрейна.
— Это был не Колтрейн.
* * *
Нет способа избежать смены в реанимации; никто ее там не заменит. Элли покидает Инфузионный центр и, шагая по авеню Нью-Гэмпшир, бронирует место на самолете после смены. Всего квартал до больницы; теперь, после инфузии, толчея излучает любовь, не кипит злобой, не затаивается, чтобы наброситься и нанести смертельный удар.
Элли входит в больницу и расслабляется, удивленная тем, как легко стало дышать; тем временем ее сканируют и обыскивают в поисках оружия. Она проталкивает руки
