Этьен еще раз рассказал о концерте и предложил, чтобы мы все трое оделись в белое. И тут к нам подбежал Марсель с таким видом, будто случилась вселенская катастрофа. Он смотрел на нас с тревогой, словно его поджидала смертельная опасность.
– Знаете что?
– Нет.
– ОН снова спер туалетную бумагу.
Я сделал вид, что крайне возмущен, и сказал:
– Давненько такого не случалось! Интересно, кто бы это мог быть…
– Уверен, что это девчонки, – воскликнул Марсель. – На такие злобные штуки только они способны!
– То ли еще будет!
– А вдруг случится непроходимость?! – сказал я, чтобы впечатлить всех вокруг.
– Чего?
– Непроходимость. Ки-шеч-на-я!
– Что это такое?
– Поищите в словаре на букву «К». Или «Н».
И больше я ничего не сказал, потому что получил снежком прямо в нос. Было жутко больно, будто в меня залепили камнем. Из носа закапала кровь, окрашивая снег под ногами в алый цвет. Я тут же заметил высокого третьеклассника[32], хохотавшего рядом со снеговиками. Он всегда околачивался поблизости с этакой грубой и гордой рожей, только вот выглядел на самом деле мелким и жалким. Когда-то я не взял его в «Сверло», с тех пор он злился на меня и всячески подначивал. Он уже пытался спровоцировать меня на драку в коридорах и на школьном дворе, однако мне пока удавалось контролировать себя и держаться от него подальше. И тут всё стало ясно: снеговики – его рук дело; я был прав, подозревая этого придурка с самого начала. Ясно как день. Я подумал, что стоит прямо сейчас сходить за Счастливчиком Люком, но парень вдруг начал кричать разные гадости про Мари-Жозе и меня. Я взбесился – наступило мгновенное глобальное потепление. Бегом я пересек двор, роняя по пути капли крови, как Мальчик-с-пальчик – белые камешки. Кулаки зудели, будто на тренировках по боксу. Я мельком заметил, как Хайсам поднял руку, чтобы меня удержать, услышал, как Этьен заорал: «Не дури!» – но ничего нельзя было уже поделать, я летел как торпеда. Бросившись этому парню на шею, я крепко сжал ногами его живот. Он завизжал, словно поросенок, которого собираются пустить на колбасу. Его прыщи оказались так близко, что у меня даже мелькнула мысль, насколько они отвратительны. Мы повалились на снег, он пытался меня сбросить, но я крепко сжал его ногами. Мне даже показалось, что я вот-вот раздавлю его на две части. В конце концов я заметил, что его ухо замельтешило прямо у меня перед глазами, и со всех сил впился в него зубами. А потом отпустил.
– Этот придурок откусил мне ухо!
– А он мне нос разбил! И зуб выбил, псих!
Я преувеличивал, но мне очень хотелось показать, что я тоже жертва несправедливости, и это еще не считая морального ущерба.
В итоге нас растащили в разные стороны. Его – в медпункт, а меня египтянин приволок к своему отцу. Хайсам сунул мне вату в нос, так что я стал походить на телячью голову с набитыми петрушкой ноздрями. И голос звучал как-то по-утиному. Понемногу я пришел в себя и вспомнил, о чём меня спрашивал Счастливчик Люк.
– Хайсам, хочу задать тебе важный вопрос.
– Давай, но мне будет сложно воспринимать тебя всерьез в таком виде.
– Александр Дюма писал свои книги сам или же у него были сотрудники?
Он удивленно приподнял брови и неторопливо убрал пакетик с ватой в маленькую аптечку.
– Жизни не хватит, чтобы просто переписать все его книги. Наверняка у него было много сотрудников, даже негров.
– Негров?
– Да, литературных негров, которые пишут вместо автора. Такое часто встречается.
– А если писатель и так темнокожий, то говорят, что у него есть литературные белые?
– Вот зачем ты всегда всё усложняешь?
Он прав. Я всегда всё усложнял.
Хайсам задумался.
– Но, кстати, интересно получается, особенно если учесть, что в жилах твоего Александра Дюма текла негритянская кровь. Немного, но всё же.
– Сам видишь, что всё сложно, – заметил я, пожав плечами.
Но меня тяжело было воспринимать всерьез из-за ваты в ноздрях.
Потом за мной пришел Счастливчик Люк, и я поплелся к нему в кабинет.
Я плюхнулся на то же самое место, где мы сидели этим утром с Мари-Жозе.
– Тебе повезло!
– Думаете? – сказал я, показывая на вату в носу, из-за которой начинал косить глазами. – Невероятно повезло!
– Да. Если бы твоя подруга Мари-Жозе не рассказала директрисе, как всё было, тебя могли бы исключить…
– Она пошла к директрисе?
– Да. А чтобы объяснить твою агрессивность, она отдала нам это – он лежал в снежке.
Завуч разжал кулак и подбросил камень, как теннисный мячик.
– Значит, самооборона?
– Можно и так сказать… но из-за уха тебе вынесут предупреждение.
– Простите, если ухожу от темы, но я узнал про Александра Дюма.
Глаза его загорелись, словно мы наконец-то добрались до действительно важного.
– И что?
– А то, что там всё сложно, согласно моим источникам. Но, если вкратце, могу вам сказать, что все свои книги он написал сам. Все, от начала до конца. Не такой он, чтобы негров иметь, хотя сам и был немного черный! В общем, вы меня поняли.
– Я был в этом уверен. Вот это парень! Не то что сегодняшние писаки, которые и сотни страниц родить не могут, а уже на Нобелевку претендуют!
* * *
Домой я вернулся с тыквой вместо головы. Внутри проводились учения Красной армии: пехота строем шла в атаку под прикрытием артиллерии и авиации. Но я всё же отправился посмотреть, как там поживает мой дрозд в обувной коробке. Хлебные крошки начали понемногу исчезать. Хороший знак. Наверняка он их клевал, пока никто не видел. Из этого я заключил, что дрозды тоже застенчивые. Папа дал мне аспирин, я лег на диван и накрылся одеялом, а он погрузился в подготовку очередного выпуска «Объявлений». Потом отец включил телевизор – какой-то культурный канал, а так как теперь благодаря Мари-Жозе у меня были кое-какие познания и художественный вкус, я не имел права себя запускать.
Вся программа была посвящена Второй мировой войне, особенно депортациям евреев. Их отправляли в специальные лагеря, где заставляли работать, а потом убивали. По телевизору показывали целые толпы людей, которые выходили из дома и стройными колоннами, под конвоем, направлялись на вокзалы, где их всех – женщин, мужчин, детей – сажали в вагоны и отправляли бог знает куда. Я попытался разузнать побольше у папы и спросил его, знали ли все эти люди, что их ждет, и почему они не сбежали.
