недавно вернулся из колонии и еще нигде не работал: в совхозе не хотел, а в другие места не брали. На танцах он появлялся редко, но в этот вечер оказался у клуба.
Подойдя к Эрику, он лениво постучал пальцами по гитаре. Тот сделал шаг назад, но играть не перестал. Серый снова дотронулся до гитары, но теперь уже потянул ее на себя.
Звон струн прекратился. Пение тоже.
— Вы что, шантажи держать? — спросил Серый на понятном только ему языке и смазал Эрика ладонью по лицу.
— Отойдите! — сказал Эрик, но в ту же секунду почувствовал, как гитара больно ударила по подбородку.
Коротким взмахом ноги Серый разбил инструмент.
Поднялась суматоха, послышался визг, крики. Однако драки не случилось.
Возвращаясь к себе на поляну, москвичи решили в село больше не ходить, а своему руководителю Александру Васильевичу ничего не стали рассказывать о случившемся.
«Как-никак, а виноваты сами, что помешали танцам,— размышляли они.— Но почему все-таки тот парень оказался таким злым и жестоким?»
Время отодвинуло воспоминания о Сером, как и обо всей этой неприятной истории. Скоро уже нужно было собираться в Москву — срок работы в совхозе заканчивался.
Однако незадолго до отъезда Серый снова напомнил о себе.
Припав спиной к свежему стогу сена, Александр Васильевич закрыл глаза. Ему нравились эти короткие минуты отдыха, в которые, казалось, расслаблялось все тело.
«Тяжело мне уже на сенокосе,— подумалось в который раз.— Старею, наверное».
Он посмотрел на бегущие по небу облака и задумался.
— Говорят, он был пьяный, — неожиданно донеслось до него.
— И ничего не пьяный,— возразил другой голос.
За стогом разговаривали женщины.
«Надо же мне было угодить сюда,— с досадой подумал Александр Васильевич,— пошел бы лучше к ребятам ».
— Жаль Серафиму,— продолжал голос.— Крыша-то теперь вся разобрана. Не дай бог, дождь... Что делать?
— Крышу ей соберут,— вмешалась в разговор еще одна женщина.
— Соберут, поди... Найди сейчас в сенокос работников.
— А с ним-то что?
— Говорят, плохо. В сознание еще не приходил.
— Ой, бабоньки,— причитая, продолжала одна из женщин,— может, я возьму грех на душу, но только думаю, что этого Серого ни одна холера не возьмет.
Вечером на поляне уже все знали, что, перекрывая крышу своего старенького покосившегося дома, Серый упал и разбился.
— Один решил перекрывать,— пояснял Александр Васильевич,— да вышло: ни крыши, ни мастера... А там старая женщина, мать его... Так что я предлагаю, ребята, задержаться нам еще здесь на пару деньков и закончить эту работу. Как думаете?
Ребята молчали.
— Я уже и у хозяйки побывал,— продолжал он,— Серафимой Владимировной ее зовут... Славная такая старушка, но только плачет все время. Ну, так как? Принимается предложение?
Никто не ответил.
На поляне установилась такая тишина, что даже было слышно, как потрескивают в костре сучья.
Александр Васильевич растерялся.
— Да вы что, ребята? — обвел он их взглядом.— Неужели не согласны?
Он хорошо знал своих питомцев, любил их, верил им и сейчас никак не мог понять, почему они молчат. Он еще раз посмотрел в их лица и почувствовал, что они в чем-то правы. Слишком едины они все были в своем молчании.
«Что же случилось? Что? Спросить? Не расскажут, наверное...»
Александр Васильевич уже даже пожалел, что начал этот разговор.
«Конечно, ведь они первый раз так надолго уехали из дома. Всем им хочется скорее вернуться. Там их ждут,— искал он оправдания,— а тут с предложением остаться на пару дней...»
Он хотел уже перевести разговор на другую тему, но вдруг услышал:
— Согласны?
КЛЯТВОПРЕСТУПНИКИ
К этому старому, заброшенному пруду в самом конце парка мальчишек притягивало как магнитом. И хотя здесь на самом видном месте был установлен большой фанерный щит со строгой надписью: «Купаться запрещено!» — он, конечно, не мог остановить их.
Как это произошло, Борис не видел. Только услышал пронзительный крик:
— Тонет! Тонет! На помощь!
В два больших прыжка он оказался у самой кромки.
Мальчишка отчаянно барахтался в воде, а другой, постарше, бегал по берегу и истошно кричал. Раздумывать было некогда, раздеваться тоже.
Ступая по траве наполненными водой ботинками, он осторожно вынес мальчика на берег и положил на землю. Тот плакал.
— Не реви,— тихо произнес Борис и невольно оглядел себя.
Холодные водяные струйки медленно стекали с прилипших к телу брюк и рубашки.
— Дела...— протянул он.
— Спасибо тебе, спасибо за Гришку,— дотронулся до его локтя мальчик постарше.— Если бы не ты...
— И часто вы здесь купаетесь? Что на щите написано? Читать не умеете? — спросил Борис.
— Умеем... Но мы всегда только у берега. А сегодня его немного унесло,— сказал старший и тоже заплакал, очевидно, за компанию с потерпевшим.
— Ох и попадет нам дома, если узнают,— продолжал всхлипывать мальчик.
— Не узнают,— успокаивал их Борис.— Я никому не скажу.
Но те заревели еще громче.
— Ну вот что. Слушать, как вы здесь ревете, у меня нет времени. Я и так уже опоздал. Лучше дайте мне слово, что больше никогда не будете купаться в этом пруду... Нет, лучше поклянитесь...
— Как? — недоуменно спросили приятели.
— А как умеете?
— Что, землю есть?
— Можно и землю,— серьезно заметил Борис.
— А ты зачем? — удивленно замигали они, увидев, что Борис тоже проглотил землю.
— Это чтобы клятва была крепче. Вы клянитесь, что никогда здесь не будете купаться, а я клянусь, что никогда никому не расскажу об этом случае. Договорились?
Ребята наперебой закивали головами.
— А куда ты опоздал? — помолчав, спросил его Гриша.
— В школу...
— В школу? — переспросил Гришин приятель.— Но ведь учебный год еще не начался!
— А мне именно сегодня позарез нужно было быть там. Ну да ладно. Ничего не попишешь...
Сбегав домой переодеться, Борис пришел в школу, когда все члены переэкзаменовочной комиссии уже разошлись.
— Ты, как всегда, Васильев, огорчаешь нас,— строго встретил его классный руководитель.— Все тебя ждали, а ты так и не явился вовремя. Учителя уже ушли. Так что переэкзаменовки у тебя не будет. Решено оставить тебя на второй год.
«Может быть, рассказать? — мелькнуло в голове у Бориса.— Но ведь клятва...»
Домой
