провели вместе с отцом, их неторопливый разговор у костра, вполнакала тлевшего у самой реки.
«Честность во всем нужна, сынок»,— говорил тогда отец.
Олег вспомнил его приветливые глаза под немного нахмуренным лбом, а затем уже другое лицо — неживое, искаженное судорогой.
Посидев немного, Олег собрал сухие сучья, аккуратно сложил их и зажег.
Пламя забилось, затрещало. Потянуло приятным терпким дымком. Где-то совсем рядом прокуковала кукушка.
«Глупая птица,— подумал Олег.— А еще называется гадалкой. Вспомни, сколько лет жизни ты тогда обещала отцу? И вот ошиблась...»
— Можно прикурить? — услышал он неожиданно чей-то голос.
Олег обернулся.
С тропинки сходили два парня.
Было видно, что они только искупались — волосы и трусы были мокрые. В зубах у одного — сигарета.
— Прикуривайте,— ответил Олег.
— А обогреться можно?
— Грейтесь.
— Ты что здесь делаешь в одиночестве? — спросил другой парень, выжимая обеими руками свои длинные волосы.— Ждешь кого?
— Нет.
Разговора не получалось. Сидели молча. Только длинноволосый время от времени подбрасывал в огонь сучья.
— Немедленно погасите костер,— подошел к ним румяный толстяк в светлых парусиновых брюках, из кармана которых свисала небольшая цепочка...
— А вы, дядя, пожарник? — спросил его один из парней, затягиваясь сигаретой.
— Нет,— серьезно ответил тот,— но костры сейчас жечь нельзя.
— Мы же на речке. У самой воды,— попытался объяснить Олег.
— Все равно нельзя! Лето ныне жаркое. Природа и так горит, а вы еще тут с костром... Гасите! А то я вам сейчас покажу...
— А что покажешь, дядя? — спокойно заметил длинноволосый.
— Я сейчас приведу сюда милицию. Она вам покажет!..— входил в раж толстяк.
И, схватив лежавшую на земле палку, он начал разбивать горящие головешки.
— Тихо, тихо, дядя! — вскочил с травы длинноволосый.— А то...
— А то что? — не дал ему договорить толстяк.
— Ничего, а костер не трогайте...
— Вы что, со мной драться собираетесь?
— Драться не будем, а разок можно тряхнуть...
— И брючки попачкать можем,— негромко добавил его приятель.
— Хулиганы! Ну, погодите! И толстяк энергично зашагал в сторону поселка.
— За милицией пошел,— сказал один из парней и, обращаясь к Олегу, посоветовал: — Погаси ты его... От греха подальше...
В милиции толстяк рассказал все, как было.
— Где это? — спросил его дежурный.
— Да там,— неопределенно махнул он рукой и пояснил: — У лощины, за орешником.
— Кольев,— обратился дежурный к молодому старшине, на форменной рубашке которого отчетливо выступали наглаженные стрелки,— сходи быстренько с товарищем. Давно это было?
— Минут тридцать — тридцать пять,— потянулся толстяк к переднему карману брюк.— Часы!
— Что часы? — не понял дежурный.
— У меня были часы, серебряные часы... Еще до войны на работе подарили...
На речке за орешником уже никого не оказалось. Лишь присыпанные землей головешки испускали мутный сероватый дымок.
— Ну и костер тут был! — улыбнулся старшина, наступая на дымящийся бугорок.
— Разгореться бы мог...
Старшина ничего не ответил.
Они внимательно осмотрели все место вокруг костра, несколько раз прошли по тропинке, заглянули в кусты. Часов нигде не было.
— Обронил я их, а они подобрали,— вздохнул толстяк, присаживаясь на пенек.— Такие ребята не отдадут... А может, они у меня их вытащили? — обратился он к старшине.
— Может, и вытащили,— спокойно ответил тот и, помолчав, добавил: — А может, и не они...
Старшина взглянул в сторону речки. К вечеру она еще больше потемнела, и теперь вдали уже совсем слилась со своими берегами.
— Вы оставьте заявление в милиции. Опишите приметы ребят, укажите, какой марки часы...
— А что? Найдете? — оживился толстяк.
— Не знаю. Всякое бывает. Может, и найдем.
Олег пристально смотрел на циферблат.
«Может, ошибаюсь? — думал он.— Может быть, мне просто хочется, чтобы так было?»
Он еще раз взглянул на часы, которые подобрал в траве, когда тушил костер, и зажмурился.
Олег опять вспомнил отца, ту минуту, когда, уходя к реке, он отдал ему часы. Тогда в суматохе Олег забыл, куда они делись. Не оказалось часов и в одежде отца, которую им принесли вечером на дачу.
«Нет, я не ошибаюсь,— повторил Олег про себя, сжимая в кулаке холодный кружок металла.— Нет! Кажется, и щербинка у шестерки такая же, какая была на отцовских часах...»
Но мысли снова и снова возвращали его к сомнениям — уж очень неожиданно все случилось.
«А вдруг это не те часы... Тогда как же? Значит, нечестно?»
Даже с крыльца было слышно, как сокрушался толстяк:
— Товарищ лейтенант, серебряные часы! Мне их до войны еще на работе подарили! За беспримерную службу!..
Отдавая часы дежурному, который немало удивился его появлению, Олег, указывая глазами на толстяка, твердо сказал:
— Никто их ему не дарил!.. Это не его часы. Вы разберитесь... Пожалуйста, разберитесь. Я очень прошу...
СОГЛАСИЕ
Приехав на сенокос, девятиклассники отказались жить в комнатах совхозного общежития и разместились в лесу, выбрав для палаток удобную поляну.
Поляна находилась недалеко от небольшой речушки, названной кем-то в шутку Переплюйкой, и была совсем рядом с краем леса, за которым начинались луга.
В селе они появлялись вечером, когда, спрятавшись за горизонт, солнце уже освещало только неширокую полоску неба, окрашивая ее в яркий, пылающий багрянец. Подойдя к клубу, ребята располагались плотным полукольцом рядом с баянистом, но чувствовали себя не очень уютно.
Мелодии баяна вторгались в воздух тихого подмосковного вечера.
Никто из москвичей не танцевал.
«Стесняются, что ли?—думали местные.— А может быть, им зазорно с нами?»
— Эй, вы, тихони! — услышали однажды москвичи, когда уже уходили.— Завтра придете постоять? Приходите, а то без вас скучно!
И после дружного хохота последовало продолжение:
— А еще городские...
На другой день, захватив с собой гитару, москвичи подошли к клубу с песней, которая напрочь заглушила звуки баяна.
— Тихо! — крикнул кто-то.— Не слышите, здесь играют!
Но замечание не остановило ребят. Набрав побольше воздуха, они запели еще громче.
— Кончай горло драть! — вышел вперед высокий худощавый парень в накинутом на плечи пиджаке. Это был Серый.
Такое прозвище дали в селе этому парню, наверное, потому, что фамилия его была Серов, а может быть, потому, что цвет лица у него всегда был какой-то землистый, серый.
Местные знали, что Серый
