они в кастрюле, накрытой крышкой, в благоприятных условиях и почти всегда бывают довольны своей жизнью.
11
Вечернее солнце было тяжелым, неестественно красным, океан был расцвечен длинными дорожками, словно решеткой для поджаривания мяса. Решетка с полосками перекладин была гигантской, кусок мяса мог поместиться на эту телегу очень большой, размером с гору.
После предупреждения полиции Геннадий старался реже бывать на берегу, перестал даже заниматься "вольной охотой за чинариками", все время проводил на ланче — добивал для Луиса вторую шхуну, работал без перерывов и все мечтал: а вдруг удастся выйти на ней в океан на промысел? Все могло быть, в том числе и это.
В тот вечер его что-то потянуло на берег, раз потянуло — значит, была причина… С собою он взял клок газеты, зажигалку, на берегу отыскал несколько чина-рей, слепил вполне приличную самокрутку. Пеликан приковылял следом, покряхтел по-стариковски, уселся на землю рядом со скамейкой.
Хорошо было. На солнце закатное смотреть было хорошо, в этом крылось что-то таинственное — глаз не оторвать, можно было долго любоваться тихой вечерней водой, мокрыми, с зеленым мшистым подбоем камнями, пространством, заполненным бордовыми и карминными цветами.
Народа на берегу почти не было, время вечернее выдалось пустое, что случается здесь редко, — обычно берег бывает забит людьми.
По самому урезу берега, по краю океана шел парень, наряженный в дорогие, казавшиеся выглаженними утюгом джинсы, хотя джинсы, как известно, не гладят, — и в майку с изображением футболиста Пеле.
Не останавливаясь и даже не поворачивая головы в сторону Геннадия, парень спросил резким голосом, словно бы выстрелил:
— Кье оро пэс? — вопрос был простой: "Сколько времени?"
Москалев глянул на свою потрепанную "сейку", продолжавшую ему верно служить, ответил почти машинально, — он в эту минуту плыл, как самолет на автопилоте, им управляла неведомая биологическая электроника:
— Без пятнадцати минут девять вечера. — И, только ответив, поймал себя на том, что ответил этому справному чилийцу по-русски, — и тут же перевел ответ на испанский.
Модный парень остановился, словно бы лбом уткнулся во что-то твердое, ошеломившее его, растянул губы в неверящей улыбке:
— Ты русский?
На этот раз волна ошеломления накрыла Геннадия: слишком чисто, а главное — легко произнес эту русскую фразу чилиец — ведь в малых пропусках между буквами, в сопряжении двух простых слов было что-то очень русское: так мог говорить только русский человек, а не чилиец.
Чилиец схватился за голову обеими руками, как за арбуз, который хотел оторвать от сухой плети, покрутил ее из стороны в сторону и произнес громко, почти прокричал:
— Я пять лет учился в Советском Союзе, в Астрахани!
— Господи! — не удержался от восклицания Геннадий, умолк, онемело качая головой — больше он ничего не сумел сказать, что-то заколодило в нем — ни туда ни сюда.
— В Астрахани я получил профессию рыбовода, — сказал чилиец, — очень ценная для нашей страны специальность… Зовут меня Сантьяго Альмего. — В следующий миг он сделал неожиданно довольный, какой-то приподнимающий собственную персону жест, — любяще погладил себя ладонью по груди. — Я — реторнадо.
Реторнадо — это те чилийцы, которым Пиночет разрешил вернуться на родину, в основном это были молодые люди, обучавшиеся в Советском Союзе, Пиночет отрезал их от своих семей, подверг порицанию, заставил газеты плеваться в сторону "предателей", но потом подумал: а зачем отказываться от земляков, пригодятся ведь, и сменил гнев на милость…
Покорные газеты, уловив перемены в верхних слоях атмосферы, тоже сменили гнев на милость и начали говорить о возвращенцах-реторнадо хвалебные слова, стали приглашать: приезжайте, мол…
Каждому такому реторнадо Пиночет выдал на руки сорок тысяч долларов — для поддержки брюк, как говорили в Чили люди, немного знающие, что такое юмор, правда, при этом не уточняли, чьих именно брюк — возвращенцев или самого Пиночета.
— Жена моя Людмила также получила образование в Советском Союзе, — сказал Сантьяго, — училась в университете имени африканца… этого самого… Лулумбы.
— Лумумбы, — поправил Москалев.
— В общем, наша семья хорошо знает, что такое Россия. — Тон Сантьяго сделался довольным. — Хотя много людей, в первую очередь молодых, которые о России только слышали, но показать на карте, где она находится, не могут. А образование в России — это во! — Сантьяго вздернул руку с оттопыренным большим пальцем. Переключаться с одной темы на другую этот говорливый чилиец умел мгновенно — тоже, наверное, обучился этому в Астрахани, у тамошних цыган, облюбовавших места на вещевых рынках.
Сантьяго Альмего хоть и был латиносом, но больше походил на армянина, живущего где-нибудь в Ростове, — там обитает могучая армянская колония, — округлостью лица, плеч, покато сползающих вниз, большими влажными глазами. Улыбка у него была открытая, и Москалев отметил: "Такому человеку можно верить, это не эстефадор Хуан и не строитель рыболовных коробок Луис…"
— У меня две дочки, — похвастался Сантьяго, — краси-ивые… Вырастут — мисс Чили станут.
Сантьяго Альмего просидел с ним на берегу до самой темноты, много говорил, а в конце разговора предложил:
— У меня есть план серьезной добычи рыбы у берегов Чили. Я хочу восстановить железную шхуну, маневренную, сильную, с хорошим движком, — есть у меня такая на примете… Не деревянная ланча, а железная, которой никакие штормы не страшны, — настоящая рыболовецкая шхуна. Как в Европе.
— По-русски — сейнер, — подсказал Москалев.
— Да, сейнер.
— Или даже траулер.
— Или даже траулер, — согласился и с этим Сантьяго. — На восстановленном траулере будем ловить бакалаву.
Бакалава была рыбой, в Чили очень любимой, во рту таяла, как сливочное масло, экземпляры бакала-вы иногда попадались очень крупные. Будто рыба-калуга на Амуре.
— Я предлагаю тебе присоединиться к моему делу, будешь компаньоном, — неожиданно сказал Сантьяго. — Я тебе выделю долю… Соглашайся, Геннадий! Дело выгодное. Обмозгуй малость и соглашайся.
Дело действительно было выгодным, а главное — знакомым: Москалев знал, как ловить рыбу и умел ее ловить — это первое, и второе — уж коли Сантьяго предложил войти в долю, значит, у него будет постоянный заработок, значит, он сможет заработать на билет в Россию, сможет посылать деньги семье и в конце концов, увидит дом свой, Ольгу, Валерку, брата Володьку, сестер Галину и Наталью, всех, кто ему близок, кого он видит ныне только во сне и схлебывает слезы, собирающиеся в горле…
— Ну как тебе такое предложение, Геннадий?
Москалев не стал долго раздумывать, проговорил спокойно, стараясь скрыть дрожь, внезапно возникшую в голосе:
— Толковое предложение.
Луис ему все равно ничего не платит, а если что-то и выдает, то этих денег не хватает даже на пару батонов хлеба, не говоря уже о куреве; хорошо, что лодка-бандерос и припозднившиеся гуляки,
