только от вёсел плеск.
Он весны исчерпал запасы,
Наш до-после-военный мир.
И оплыл, как кусок пластмассы,
Цифровой потребляя жир.
Превратили мы в камни ноты,
Разбросали их по земле.
И спасаемся от икоты,
Завершая парад-алле.
Только, Господи, скоро-скоро,
Обожжённый твоей весной,
Я уйду, я сбегу из хора,
Чтобы голос подать иной:
Мой единственный композитор —
Ветер, ветер! Гуляй, реви!
Я прильну к тебе, так чтоб свитер
Загорелся вдруг от любви
На московском асфальте прямо,
В переулках среди колец.
Чтобы вновь волноваться, мама,
Отдаляя любой конец.
«Земному шару напекло висок…»
Земному шару
напекло висок.
Располагался рай
наискосок.
Скучал в нём
по России
каждый третий
В семи десятках
световых столетий.
Там время продолжал небесный царь
У звёздочки
по имени Мицар,
Как гениальный врач
за занавеской,
И спорили Сенека с Достоевским,
И были пальцы
в поцелуях пчёл.
А здесь смертельный бой
уж час как шёл:
Со срезанным лицом наполовину
Сержант упал в божественную глину,
Хлеб Родины своей
подняв с земли.
И вдруг увидел
страшное вдали:
Нас будущих,
расслабленных,
как травы,
Обильно
существующих
без славы,
в отдельно
подзаряженном гробу
С предсказанными
цифрами на л б у.
Сержант Смирнов
смотрел на это дело
И удивлённо
презирал печаль,
А рядом с ним
Мария песню пела,
качаясь, как солдатская медаль.
«Весна стоит в пальто коротком…»
Весна стоит в пальто коротком
И утешает как умеет.
Не привыкай к военным сводкам,
А то душа окоченеет.
Не привыкай смотреть на карты,
Не то покроешься коростой.
Кто это время нам накаркал?
Чужой, нездешний ворон пёстрый.
Хочу, как мальчик, взять рогатку
И победить в лесу волчицу.
К щеке часов прижали ватку,
Из цифры восемь кровь сочится.
Луна на Пасху ляжет решкой,
И смерть не выйдет на работу.
Москвичка в утренней кафешке!
Не привыкай к донецким фото.
Не то тебя железом тронет,
Не в Волновахе, на Волхонке.
Ты слышишь, это время стонет
В обычной радиоколонке!
Отныне в церкви на Таганской
Россия будет ставить свечку
Блаженной бабушке луганской,
Не взявшей у фашиста гречку.
«А Горбачёву все эти тридцать лет…»
А Горбачёву
все эти тридцать лет
Каждую ночь снится звон тридцати монет,
И за Берлинской стеной Гефсиманский сад,
Платья его жены на ветвях висят…
Ходит по саду юродивый в поздний час.
Снова к нему Горбачёв: «Помолись за нас!»
Плачет блаженный у мокрых могильных плит.
Шепчет в ответ:
«Богородица не велит…»
А на могильных плитах следы времён
И миллион миллионов живых имён —
Тех, кто погиб,
тех, кто не был рождён,
а мог,
Если б другого правителя дал нам Бог.
Но Горбачёв не Иуда, ему ль грустить?
Он оправдал себя, он будет вечно жить!
Пиццей отравленной паству кормить с руки.
Войн и конфликтов всё праздновать огоньки!
Он не Адольф, не Борис, не какой-то Буш!
Первой-последней леди советской муж!
Всем Карабахам-Донецкам – физкульт-привет!
В Мюнхене Русью не пахнет и Бога нет.
«Носи как маленькую икону…»
Носи как маленькую икону,
Смотрящую сквозь века,
Медаль на ленте
«ЗА ОБОРОНУ
РУССКОГО ЯЗЫКА».
И кто б ни значился на обложке,
Упасть не старайся ниц.
Корми кириллицей
с чайной ложки
Детей и поющих птиц.
Пусть припадают к бортам моллюски,
Услышав чужую речь.
А в плен возьмут —
ты молчи по-русски,
Чтоб шапки врагов поджечь.
Пусть время колется
злей и горше,
Теперь до Победы стой
За Дальний Восток!
За Донецк!
За Оршу!
За русский язык родной!
«А из радиоточки…»
А из радиоточки
Только сырость и грусть.
«Капитанскую дочку»
Надо знать наизусть.
Чтоб весны фонограмма
Дотекала до рук.
Там, где Пушкин и мама,
Там и Родины звук.
Так, про что эта повесть?
Растолкуй же ты мне!
Про любовь, и про совесть,
И про службу стране.
Мы за прошлое платим
И радеем, дружок,
Кто за честь, кто за платье,
Кто за лучший денёк.
Наши страшные ссоры
Завершит этот год,
А заморскому вору
Скоро срок свой придёт.
Ярче солнечной стружки,
Что горит без конца,
Лишь Россия и Пушкин,
Да могила отца.
Временно уехавшие
(басня)
Лейтенант-пограничник открыл калитку
И глядит на бегущую прочь элитку:
Прошмыгнули два голубых паяца.
«Нам, – говорят, – совесть не позволяет остаться!»
Пристроиться к ним норовит
Блогер с плакатиком «Стыд!»,
Актриса в наряде парчовом
В образе жены Горбачёва
И две пацифистки-нимфетки,
Которым срочно нужны таблетки.
Давятся они утром на взморье повидлом,
Всех, кто в России, считают быдлом.
Но следят внимательно за новостями:
«Что же творится там в русской избушке?»
И поверьте, скоро
вернутся и
