хлева, где она доила:
— Ну, что же, проводи его, Мари.
Я пошел вслед за девочкой. Двор был расположен у подножия скалы. Шесть квадратных метров песка и гравия, окруженные плетнем. Навес, под которым навалены вперемежку вязанки хвороста, пучки водорослей, садовые инструменты и куча капусты.
В северном углу цвел куст сирени, конечно если можно назвать цветами, чахлые полураспустившиеся бутоны, точно безнадежно больные, едва выделяющиеся на серой зелени листьев.
— Вот, — сказала девочка, смеясь глазами, но продолжая сохранять серьезный вид, — а тут у нас беседка.
Мы подошли. Половина навеса действительно была обращена в подобие беседки, но без малейшего признака зелени. Зато имелся „садовый” стол и две скамьи; мы сели.
Пред нашими глазами, как раз напротив, возвышалась стена дома, покрытая зелеными пятнами плесени от вечных ливней. Одним словом, прелести „природы”!
— Вы не здешний? — спросила меня девочка, а в шаловливых глазах ее сверкало желание немного поразвлечься за счет клиента своей тетеньки.
Я, должно быть, имел вид настоящего идиота.
— Нет... то-есть... собственно говоря... я думаю, барышня, что да.
И я слегка рассмеялся.
Мы понемногу начали болтать, об отвратительной погоде, об осенних бурях. Я все еще до безумия боялся расспросов о кораблекрушении. Но она меня о нем не спрашивала. Может быть, она и не знала об этой катастрофе. Зато она мне сообщила, что маяк на мысе Мину очень часто посещается обитателями города и даже приезжими.
Мало-по-малу, я стал с увлечением следить за ее быстрой речью. Голос ее звучал отрывисто в противоположность девушкам из Бреста, которые произносят слова несколько нараспев. Когда она умолкала, ее пальцы принимались перебирать косынку, и в этом жесте было столько скромности, как-то совершенно не соответствующей ее решительному тону.
Я чувствовал себя настолько просто и хорошо, что в конце-концов спросил Мари, не могут ли они накормить меня обедом.
Она сделалась очень серьезной:
— Смотря, как! Если на вас не трудно угодить... у нас есть картофель на сале и осталось жаркое. Можно прибавить молочный суп или яичницу.
— Ну, что же, очень хорошо! А то такой дождь... О! Я не очень привередлив, барышня, лишь бы, что-нибудь поесть.
Она побежала предупредить тетку.
Я слышал, как они обе радовались, и старуха сказала:
— Постарайся, чтобы он не потерял терпения, пока у меня стечет вода с творога.
Мари принесла мне рюмку коньяку.
— Да, вы, барышня, собираетесь меня окончательно напоить.
— Тетя хочет, чтобы вам было веселее ждать. Мы его вам не посчитаем.
— Хорошо, согласен, только с условием, чтобы вы позволили предложить вам такую же рюмку. А?..
Она резко ответила;
— Нет, спасибо. Я этим не лакомлюсь.
— Так это яд?
Она принялась смеяться:
— Пожалуй вы бы его не нашли у нас и за деньги.
— Ну... а с сахаром...
Глаза ее заблестели:
— Ладно, только из-за сахара.
Четырьмя кусочками она высосала всю мою рюмку и принялась мне рассказывать разные необычайные, чисто мальчишечьи истории. Из них я понял, что тетка очень часто ворчит на нее за то, что она слоняется по улицам.
— У нас никогда нельзя выйти. В воскресенье после мессы, нужно сидеть дома и ждать, что кто-нибудь придет и что-нибудь купит и... никто никогда не приходит.
Увы! Бедная девочка! Есть люди, которые всегда готовы прийти... Только, Боже мой, как она молода! А я, лишь глядя на нее, уже чувствовал себя в раю.
Она не могла знать, что я вышел из ада. Ее милая мордочка вся в веснушках, злой рот, лукавые глаза щекотали мне взгляд и делали меня храбрым. Чувствуя ее так близко от себя, я испытывал некоторую гордость, я наконец нашел счастие надолго. Я не думал ни о чем дурном. Я думал только о том, что, погружая свой взор в ее глаза, я становлюсь гораздо доверчивее.
Они были красивы, эти черные глаза, немного беспокойные, когда поворачивались, чтобы взглянуть на старуху сквозь стекла окна, и такие любопытные, такие невинно порочные, когда принимали в себя мои.
Дождик не переставал, день тоже не останавливался. Приближался вечер. По дворику распространился запах сирени, убогий и слабый аромат напомаженной головы какой-нибудь служанки.
— Скажите, барышня, у вас нет возлюбленного?
Девушкам с постоялых дворов в окрестностях Бреста уже с раннего детства известны слова любви.
— Ну! Тетка мне устроила такую жизнь... да Я еще не кончила учить свой катехизис...
Одно другому не мешает.
—Сначала, нужно узнать друг друга... — ответила она холодно.
Очевидно, догадалась сразу.
Да, нет! Она еще чересчур молода. Я не могу на ней жениться. Не могу... и это чересчур глупо искушать себя без толка.
— Послушайте, барышня, вы подумайте... Это ведь не очень серьезно... так как я не здешний...
Она бросила косой взгляд на дом и наклонилась ко мне:
— Вы мне дадите золотой крест, настоящий золотой крест, как это у нас в обычае между влюбленными, а?
— С большим удовольствием.
Мы все еще шутили, однако, под навесом становилось слишком темно.
Было слышно, как трещало масло на сковороде у тетки, которая не обращала на нас никакого внимания.
Я понизил голос:
— Ты из этой местности? Ты бретонка?
— Да! А вы?
— Я из воспитательного дома в Бресте. У меня нет семьи. Однако, я служу вторым смотрителем на маяке Ар-Мен, а это не дурное положение... нужно бы нам еще увидаться.
— А это далеко, это место?
— У черта на куличках! Я могу являться раз в две недели, конечно, если нет бури, вы понимаете?
— Ну ладно. Так вы моряк, — и она сделала гримаску. — Моряки все бесчестные!
— Кто это вам наговорил таких скверных вещей о моряках?
— У меня есть подруга, малютка Трегенек, дочь канатчика... они сделали ей ребенка, — бухнула Марьи, — да и бросили. Она теперь в больнице.
Мне было немного не по себе. Я опустил голову.
— Однако, хорошенькие вещи вы знаете. Сколько вам лет?
— Еще нет пятнадцати. Если мы с вами согласимся, то я вам скажу один секрет.
— Так давайте устроим соглашение.
— В тот день, когда у меня будет золотой крест, не раньше!
Я хотел было сейчас же ковать железо, пока оно горячо, но время уже ушло.
Тетка кричала нам из двери:
— Через минуту будет готово. Потерпите еще немножко. Я уже перебираю салат.
И она исчезла со сбившейся на бок прической.
Подперев рукою голову, я сказал:
— Не можете
