лесом. Выстрел, должно быть, встревожил и Вишневецкого. Заметно было, как суетились люди, мчались всадники вдоль линии осады. Из походных очагов — кабиц — повалил густой черный дым.
— Гасят очаги, — промолвил, ни к кому не обращаясь, гетман.
— Эге ж, переполошились рыцари…
— А. вон, кажется, и наш посол черкассец плетется, — словно про себя промолвил и Нечипор.
На вал влез и Лобода, все еще оправляя полковничий жупан австрийского сукна. Лободе под утро после удачной щедривки спалось особенно сладко. Пушечный выстрел не дошел до его слуха. Джура с трудом поднял его на ноги, и только казачья суетня на улице заставила полковника поспешить на вал.
— Это наш посол, пан Лобода? — обратился к нему Косинский.
Лобода вплотную подошел к гетману и своим крепким телом будто налег на его сухощавую, озабоченную фигуру. Посол был еще далеко, но его уже можно было узнать и по одежде, и особенно по белому платку, который мотался высоко над его головой.
— Как будто он, пан гетман, мой казак тащится по снегам. Что бы ему выйти на дорогу, так нет же, барахтается в сугробах.
— Так и всегда у нас, полковник… — сказал кто- то из кружка старшин.
Лобода оглянулся, и глубоко запрятанная усмешка мелькнула на его выхоленном лице. Косинский тоже покосился на старшин, уверенный, что слова эти предназначались не полковнику Лободе, а ему, гетману. Вот так, подразумевалось как упрек гетману, всегда барахтаемся в сугробах, вместо того чтобы избрать прямой и надежный путь к победе.
Раздражение, не улегшееся в нем еще с рассвета, теперь поднялось с новой силой, и гетман подошел к группе старшин, чтобы дать им отпор. Однако, заметив, что старшины впустили его в свой круг молча и с вызывающим видом, Косинский молниеносно передумал. Необходимо точнее выяснить настроение окружающих.
— Нам нужно бы дождаться весны… — начал Косинский и нарочно замолчал, выжидая.
В группе старшин насторожились, переглянулись. Даже Лобода обернулся. Нечипор протолкнулся в круг.
— Подождем весны, только не в этом свинарнике..
Гетман опять смолк.
— А где же? — не выдержал Лобода.
Конечно, нужно подождать весны, холод вон какой.
— Собачий, что и говорить, — отозвался и сосед Нечипора, старый сечевой старшина.
Его вид красноречиво говорил, насколько осточертел ему этот поход. Косинский обвел взглядом круг, остановился на старике, потом прижмурил глаза, пошевелил бровями и уверенно закончил свою мысль:
— Подождем весны в замке князя Януша, в Константинове.
Старшины — ни звука, — столь неожиданен и странен был ответ Косинского Лободе. Начал-то гетман так, будто собирался предложить разойтись мелкими отрядами на Белоцерковщину, на Киев, на Низ. А ждать весны в Константинове — значит немедленно вступить в бой. Удивленные и недовольные старшины подыскивали слова, которые приличным образом выразили бы их отношение к этому плану гетмана.
— Или… в Остроге, в замке старого воеводы, — прибавил Косинский, уже как приказ гетмана, и вышел из круга.
На этот раз Лобода первый поднял опущенную голову и громким голосом, который походил скорее на гетманский, чем на полковничий, крикнул:
— А я предлагаю в Сечь! Нам нужно кое о чем потолковать.
Это «кое о чем потолковать» хотя и выражало мысль всех, но понималось каждым по-своему. И казну войсковую пора бы уже подсчитать, да не мешало бы поговорить на Низовой Раде о гетмане, — не будешь ведь выбирать его в походе…
В этот момент во рву за валом показался утопавший в снегу посол, возвращавшийся от Вишневецкого. Он привлек всеобщее внимание, и разговор с гетманом остался незаконченным. Чье же предположение возьмет верх — гетмана или полковника Лободы? Ведь каждый из них волен поступать по-своему? Создавшееся сложное положение требовало решительных действий, но появление посла направило мысли всех в одно русло: там враг, он угрожает, его нужно встретить с оружием в руках.
Ну, что? — спросил Косинский у изнуренного казака.
Казак с трудом вскарабкался на вал крепости, скинул смушковую шапку с плоским круглым донцем и, глядя вниз, на столпившееся казачество, вытер полою мокрый лоб.
— Ну и снегу! До петровок будет лежать, — наконец вымолвил он хрипло, несколько смущенно улыбнувшись старшинам.
Косинский подошел ближе и, тяжело положив руку на опущенное плечо казака, сдержанно произнес:
— Видел Вишневецкого?
— Видел, пан гетман, а как же.
— Говорил?
— Говорил. Даже дважды разговаривал.
— Ну?
— Я все ему рассказал, но… он, знаете, свинья, хоть и князь…
Казак разыскал глазами полковника Лободу, растерянно, почти виновато улыбнулся и отступил от гетмана.
— Я ему про Микошинского, а он…
— А он? Что он говорит? — уже не сдерживая себя, настойчиво выпытывал Косинский.
Раз казак стыдится передать слова Вишневецкого, значит князь издевался и над старшинами, и над гетманом, и над всем их войском.
— Да он говорит, пан гетман, что наши старшины… увальни с саблями, ей-богу, так и говорит. А гетман…
— Что же гетман, скажи?
— Мне, казаку, не подобает говорить пану гетману то, что князь говорил рядовому казаку. Не могу и не смею я вымолвить этого…
— Говори, я приказываю!
— «Разойдитесь, — говорит, — по своим панам, а гетмана своего…», то есть вас, пан гетман, чтоб мы скопом… Да дайте, я вам на ухо скажу.
Черкассец снял шапку и припал к уху гетмана.
На какой-то миг оба замерли. Но то был только миг.
Как укушенный зверь, рванулся Косинский, и в то же мгновение — не успел казак и шапку надеть — гетман изо всей силы ударил его кулаком по лицу. Казак охнул и навзничь упал с вала в ров. Руками он глубоко впился в снег, громко сплевывал кровью.
— Ах, бешеная собака, ах, стерва княжеская! — выругался рассвирепевший Косинский. — Я научу уважать казачьего гетмана! Как волк овец, распотрошу твоих мерзавцев, а тебя, наихудшего мерзавца, как деда твоего Байду, туркам передам. Ах ты, шляхтянских юбок подлипала… пся крев…
— Немедленно выступаем из Пятки и даем им бой, — обратился гетман к пораженным старшинам. — На честный казацкий поединок вызовем этого сукина сына, который пригрелся на наших казачьих землях, обманывал честное войско, продавал его панам. Он презирает вас, казаки и рыцари, издевается над вашими старшинами, мерзко оскорбляет выбранного вами гетмана…
Косинский знал, чем взять казаков. Старшины невольно прониклись его настроением, в груди их закипал гнев на Вишневецкого. Выкрики возмущения раздались в группе на валу, волной скатились вниз и загудели общей бурей негодования:
— На бой, за веру и правду!
— В поле! На рвы!
— Подлец!.. Срам! На бой!..
Лобода стоял в стороне. Он не трогался с места, но в нем бушевал гнев и против Вишневецкого, и против Косинского. Гетман разгадал его и решил удалить.
— Вам, пан
