Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
Ибо нет и не может быть равенства между земными людьми, и глупы еретики, когда его требуют. Плохо они, еретики, Библию читали, хоть ею клянутся. Ибо какое может быть равенство между смертными, когда даже в среде бессмертных вышних сил оно невозможно? Уж если ты сотворен серафимом, то предстоишь перед Господом выше херувима, а уж если рядовым ангелом, так ниже архангела. Точно так же совершенно справедливо, что за людьми, названными по твоему, ангельскому, имени, разный присмотр бывает, и разные доли твоего благосклонного внимания им уделяются. Одно царю, иное псарю. Сильным мира сего еще и потому большая доля ангельского благоволения необходима, что от них зависят судьбы многих простых людей, здесь, на Руси, часто и некрещеных.
Вот и прошедшей ночью он посетил незримо обитель одного из Пантелеймонов-русичей, боярина великого князя Юрия Владимировича, мирским именем Жирослава Нажировича. Не спалось тому на чужой мягкой постели, в чужой теплой ложнице, в расписном тереме киевского боярина Петра Бориславовича, отступившего из города вместе с дружиной великого князя Изяслава. И не духота мешала Жирославу, не запахи чужого жилья и даже не громкие языческие песни киевского простонародья, оглашавшие глухую ночь в навечерие Рождества Христова, а думы о ненавистном ему князе Изяславе. Почему князь Юрий не пользуется благоприятным моментом, почему не пытается окончательно сокрушить соперника?
И правильно ведь рассуждал Жирослав, от него не отнимешь, когда убеждал своего князя, что этот подвиг навеки прославил бы его. Ведь нашлось бы на Руси немало народу, благословившего бы за такой поступок Юрия Долгорукого. И не только галичане совокупно, со своим князем во главе, восплескали бы в ладони, прознав об Изяславовом унижении и смерти, но и жители городов Черниговщины и Новгород-Северщины, многократно ограбленные войсками Изяслава и киевским ополчением, а с особенным удовольствием – русичи, поселившиеся на берегах Волги под защитой суздальских князей и молодецки разоренные и плененные дружинниками храбреца Изяслава во время его похода на дядю Юрия.
И откидывал тучный Жирослав соболиное одеяло, засовывал ковш в приготовленную загодя рабою братину с квасом, долго пил, причмокивая и шумно втягивая жидкость и тем донельзя раздражая ангела своего Пантелеймона, невидимо прикорнувшего в красном углу под тусклой лампадкой. Уж если не может смертный обойтись без насыщения едой и питьем, почему ему не научиться хорошим манерам? Вспомнить хотя бы, как изящно вечнопамятный великомученик Пантелеймон дожевывал свою сушеную саранчу, акриду, когда в его триклиний уже врывались преторианцы, посланные нечестивым императором Максимианом, и не забыл ведь окунуть пальцы в чашу с благовонной водой перед тем, как скрутили ему руки за спиной. Восемь столетий пролетело, а до сих пор эта картина стоит перед глазами!
Жирослав, успевший тем временем снова улечься на тисовую кровать, крякнул и замычал. С трудом отвлекся ангел Пантелеймон от зрелища пристойно сомкнутых тонких губ священномученика, мерно и неторопливо движущихся на гладковыбритом бледном лице, сосредоточился и уразумел, что боярин сейчас втихомолку осуждает своего князя. Дескать, окажись Изяслав на его месте, уж тот решился бы и с одной своей дружиной на молниеносный, дабы опередить лазутчиков и самое молву, набег. Однако что толку пенять на Господа, который не дал князю Юрию воинского таланта? Только один способ побеждать и знает этот поздний сын знаменитого полководца – выталкивая противника огромным скопищем войск, своих и союзных.
Однако зимой трудно, а то и невозможно было поднять в поход его главную ударную силу, союзных диких половцев, которым нечем было бы кормить коней. Киевские полки вообще не желали воевать под началом чужого, суздальского князя, а черные клобуки, тюркская гвардия великих киевских князей, державшая городки в Поросье, именно этому киевскому князю, Юрию Владимировичу, так пока и не подчинились. Наивное лукавство степных выходцев не могло скрыть их любовь к Изяславу Мстиславовичу – и разве не точно такое же предпочтение своего, пусть и не самого сильного и богатого князя чужому, как раз и сильному, и богатому, однако не раз уже приводившему с собою на Русскую землю половцев, сквозило в непроницаемых, иногда искривленных принужденной улыбкой лицах киевлян? Лица те не успевал рассмотреть великий князь, когда склонялись киевляне перед ним в поклоне, узрев золотые великоняжеские сани во время переездов из дворца во дворец. А вот Жирослав ехал в свите, следом, и потому иной раз встречался взглядом с киевлянами, разгибавшимися после земного поклона. И вот что читал боярин в глазах этих столичных, разбитных, себе на уме, прохожих: «Что ты тут забыл, суздалец из-лесу-вылез? Мало нам было своеземельных грабителей и живоглотов?»
Воспоминание о жарко натопленной ложнице заставило ангела Пантелеймона вздрогнуть, словно и впрямь мог замерзнуть. Резво заработал он крыльями и, держась еле натоптанной в снегу линии земной дороги, пустился своею воздушной дорогой на Мичск, а там на Дорогобуж, имея в виду в конечном счете долететь до Владимира-Волынского. Конечно, можно было бы сократить путь, взяв напрямик через Чертов лес, да лучше по старинке перед ним повернуть в сторону, не зазеваться бы.
Ну, вот не нравился ангелу последнее время Изяслав, и все тут. Не в скверных обстоятельствах дело (попадал подопечный и в худшие), не нравилось ему, как стал выглядеть князь, огорчали посещающие теперь великого князя злые мысли.
Глава 1
Приезд старинного приятеля
Почему столь сладостные чувства испытывает человек, наблюдая, как сокол, малая, но смертоносная птица, камнем падает с высоты на несчастного зайца, при удаче перебивая ему спинной хребет твердыми, как железо, когтями? Уж не потому ли, что чувствует себя в безопасности, зная, что это не на него самого охотится беспощадный враг, которому и небо подвластно?
Хотен хмыкнул: горькая эта мысль не испортила ему удовольствия от соколиной охоты. Глядя, как Анчутка медленно, проламывая сапогами твердый наст, подбирается к соколу, примерившемуся уже терзать добычу, Хотен подумал, что не верит в предчувствия. Во всяком случае, никаких скверных предчувствий не испытывал он тогда, три года назад, перед тем, как был злодейски подколот в собственном дворе. Хреново было доброму молодцу перед тем, как напоролся на воровской нож, ох как хреново, но и в голову ему тогда не могло прийти, и без того словно из-за угла мешком ударенному, что в добавку к любовному несчастью (ну и стыдобушка, до сих пор неловко вспомнить…) ему еще и кинжал под ребра воткнут.
И сегодня, в стылое это предвечерье, на любимой своей охоте, он не испытал никаких предчувствий, ни плохих, ни хороших. Правда, впоследствии Хотену довелось, вспоминая тот вечер, пару раз и задуматься, уж не означали ли сами по себе раздумья о предчувствиях (верит там он в них или не верит), что был ему все же свыше предсказан скорый поворот в судьбе.
А судьба его после выздоровления складывалась вполне благополучно, хотя, быть может, и скучновато. Тогда, три года тому назад, Хотена, сознание потерявшего и в луже крови, обнаружил слуга его, холоп Анчутка. Верный Яхонт убежал от убийцы и чудом каким-то наткнулся в ночном Подоле на Анчутку. Тот, возвратившись после разведки у своего бывшего хозяина, купца Саида, на Новый двор, все еще в кольчуге, которую получил от Хотена вместе с заданием, встревожился, понятно, не найдя Хотена на условленном месте, и поскакал его искать. Не растерявшись, слуга-персиянин наскоро перевязал раненого и отвез его к волхву Твориле, которому вместе с помощником его Говоруном и удалось выходить незадачливого сыщика… С постели Хотен встал совсем другим человеком – вот только вопрос, лучшим ли?
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 65
