Книга Элитный отряд князя Изяслава - Станислав Росовецкий

Лета от сотворения мира 6658, от Рождества же Христова 1151 года святки выдались необычайно студеными. Была это, пожалуй, самая суровая из зим, которую довелось пережить ангелу Пантелеймону с тех пор, как несколькими столетиями раньше здесь, на Руси, появились первые христиане и захожего греческого попа угораздило наименовать при крещении одного из них Пантелеймоном. Земли же в Европе и Азии, которые дотоле приходилось облетать ангелу, не ведали вообще морозных зим – не говоря уж о предвечном пребывании в сонме у Престола Господнего, где ни холодно, ни жарко и куда ангел Пантелеймон отнюдь не желал бы теперь вернуться, потому что извелся бы там от скуки.

А сейчас стоят трескучие морозы, поистине трескучие – потому что ангел сам слышал, пролетая над Днепром, как трещит лед, сковавший эту могучую реку. Впервые поверил тогда он в басню, что в такой мороз птицы замерзают на лету. Сам-то он замерзнуть не мог, однако крылья у него обледенели, пришлось спускаться на ближайшую избу и оттаивать их в струе дымного и теплого воздуха, тянущегося из волокового окна. Вместе с дымом, теплом и запахами крепкого стоялого меда до ангела Пантелеймона доносились обрывки застольной беседы трех русичей, успевших уже обсудить бабьи проделки, святочные новости в околотке и повернуть на наезженную колею болтовни о княжеской междоусобице. А тем самым и отвлечь ангела от зряшных размышлений о том, как бы он выглядел в белом овчинном полушубке поверх туники, какой длины следовало бы в таком случае делать в полушубке прорези для крыльев и не стало ли бы это нарушением Устава вышних сил? Ведь удивился ангел Пантелеймон: разве в такие морозы война не затихает – даже эта, почти бесконечная русская война за великое киевское княжение? А в том, что она неминуемо вспыхнет снова, нечего и сомневаться: всем понятно, что великий воин земли Русской великий князь Изяслав Мстиславович, внук Мономаха, выбитый из Киева дядей своим суздальским князем Юрием Владимировичем Долгоруким, не удовольствуется оставшейся у него последней волостью, Владимиро-Волынским княжеством, и обязательно продолжит борьбу за золотой киевский стол.

Пропуская мимо возвышенного своего слуха слова, жеванные одним из мужиковатых собеседников, «ото ж» и «тако воно и есть» второго и матерные выражения, обильно уснащающие речь всех троих, ангел Пантелеймон узнал и кое-что новое для себя из мнения народного о князе Изяславе, в святом крещении Пантелеймоне, а стало быть, о своем подопечном. Оказалось, что именно сейчас Изяслав Мстиславович оказался в положении едва ли не самом тяжком со дня смерти отца его, великого князя киевского Мстислава Владимировича. Дядя – враг его осуществил, наконец, давнюю свою мечту и стал великим князем киевским, а Юрьевичи, сыновья дяди, сидели один в Переяславле, ключевом городе юга Руси, откуда князю лежит прямая дорога на киевское великое княжение, а два других в Пересопнице и Дорогобуже, уже самому Изяславу перекрывая путь к Киеву и стесняя его в последнем владении. Вечный союзник Юрия и противник Изяслава галицкий князь Володимирко Володаревич был богат и силен как никогда, а в далеком дивном Царьграде крепко держался за подлокотники своего престола, золотыми поющими птицами да рычащими зверями украшенного, венценосный покровитель Юрия греческий император Мануил. Зато постоянный союзник князя Изяслава, еще один дядя его, трусливый и бестолковый Вячеслав Владимирович, как раз помирился с братом Юрием, а зятья Изяславовы, польский король Болеслав Кудрявый и венгерский король Гейза, завязли в войнах на границах собственных государств и не могли прислать войска в помощь, не говоря уж о том, чтобы самим вмешаться в русскую усобицу.

Самое время теперь Юрию Владимировичу, недаром же прозванному Долгоруким, подтянуть ополчение из Суздальщины, вывести на твердые зимние дороги мощные киевские полки и, собрав всех остальных союзников, окружить беспокойного племянника-соперника в малом Владимире на Волыни, чтобы принудить Изяслава к сдаче и поступить с ним по воле своей – заточить в поруб, как обошелся тот сам с врагом своим двоюродным братом Игорем Ольговичем, впоследствии постриженным в монахи и убитым киевлянами, или ослепить, а то и умертвить, как уже замышляли в свое время брат убитого, новгород-северский князь Всеволод Ольгович, и двоюродные братья, черниговский князь Изяслав Давыдович и Владимир Давыдович.

Все нечаянно подслушанные ангелом мужики явно держали руку великого князя Изяслава Мстиславовича, а тот, что отделывался словцами-бессмыслицами, сильнее всех огорчился горькой участью, грозящей их любимцу, и завязал прихотливый матерный узел. Похвастал прелюбодеянием с покойной матерью князя Юрия, почтенной королевной Гитой Гаральдовной (что можно бы еще вытерпеть, хотя и то подумать: когда и где мог встретиться с нею этот косноязычный мужлан?), однако же похвалился таким же зазорным деянием и с Пречистой Богородицей, и с «архангелом Гавриилом» (да ну?!), и вовсе уж было непонятно, каких это он на закуску бодал «двенадцать боженят».

Ангела Пантелеймона эта фигура русского красноречия до того разозлила, что иней и изморозь на его тунике, мгновенно растопившись, дождем пролились вниз, на лету замерзли и уже сосульками зазвенели, разбиваясь о замерзшую тропинку. Прямо перед носом пролетели сосульки у девки, с пустым жбаном навострившейся было из избы в погреб за пивом. Раба, наверное. Тут же задрала она кверху свое широкое чернобровое лицо, но вряд ли сумела разглядеть белого ангела на белесом небе.

Впрочем, ангел сразу же набрал высоту и уже сверху присмотрелся ко красным, точно гусиные лапки, ногам девки, застывшей истуканом языческим. Нет, показалось ему. Обута, слава богу, а босая, так уж точно примерзла бы там. Впрочем, русичи всегда удивляли Пантелеймона, столетиями порхавшего над куда более теплыми краями, не только приспособленностью, но и прямой любовью к студеной своей зиме. Ждут не дождутся, будто малые дети, когда можно будет друг в дружку снежками побросать! Закутаются в меха, как звери, и притворяются, что сам черт (тьфу!) им не брат. Нарубят целые горы дров, обставят поленницами избы и варят пива и меды к святкам, чтобы молодым колядовать, а пожилым пьянствовать себе всласть в дымных горницах. А румяные их девки и молодицы именно на морозе, неизвестно почему, и расцветают. Выволокут на двор свои корыта с мокрым бельем и давай рубахи на веревках развешивать, а те сразу же леденеют и звенят на ветру, как стяги войска Деда Мороза.

Ангел Пантелеймон сделал над двором неторопливый круг, дождался, сам не зная зачем, пока девка снова не пробежала тропинкой, на сей раз с полным жбаном. Он помедлил еще немного, ожидая теперь, не подлетит ли страшноватый ангел-истребитель, смуглый и сумрачный архангел Михаил, чтобы отнять душу у зарвавшегося сквернослова. Ангел поправил на шее тороки: шелковые эти ленточки на морозе приняли совершенно возмутительный вид. Будто обмусолены! Неплохо будет, если архангел, хоть и невелико начальство, увидит, что он, Пантелеймон, невзирая на отвратительные погодные условия и пренебрегая угрозой пагубного обледенения крыльев, усердно исполняет свои обязанности. Архангел Михаил так и не появился. Либо провинившийся мужик оказался слишком мелкой сошкой, недостойной форменного наказания, либо и без того нынешними святками суждено ему, блаженно-пьяному и с переполненным мочевым пузырем, замерзнуть в снегу. Ангелу Пантелеймону больше понравилось первое объяснение.