— А с чего его начинать? Рисовать-то? — спросил недоумённо Пашка.
Действительно, а с чего? Рыцаря вот мы обычно со шлема начинали, для кораблей вначале надо корпус нарисовать, бушприты там… и прочие мостики, — а остров?
Мы немножко посидели, но так ничего и не придумали. Один Толик вовсю в альбоме возюкал. Я в своём кресле-коляске привстал, подглядел — он там фрегат уже успел нарисовать: тридцать шесть орудий в открытых орудийных портах, гора парусов (парусов, а не белья на столбах какого-нибудь!), флаги и штандарты развеваются…
— У тебя флаги неправильные, — сказал я Толику. — Они назад должны развеваться, а у тебя — вперёд!
Толик на меня поглядел и карандашом по голове постучал. Тук-тук, мозги на месте?
— Флаги же по ветру развеваются, — сказал он. — А у меня корабль под попутным идёт, под всеми парусами!
— Всё равно неправильно! — буркнул я.
Подумаешь, Айвазовский несчастный! Мне даже расхотелось чего-нибудь рисовать. А чего он!
— Всё, — сказал я, альбом захлопнул, карандаши ссыпал в пакет и кресло крутанул назад. — Я поехал домой. Завтра острова дорисуем. Утро, как сказал один умный человек, вечера мудренее!
И в свою палату покатил, в четвёртую. А Пашка с Толиком и так дома были — в седьмой.
Глава вторая
Костяная нога
Глупый это человек сказал про утро, глупый! Мудренее, как же! Только начнёшь спать как следует, а тут — ба-бах! — включается весь верхний свет и Лина Петровна (она сегодня дежурная сестра) уже вкатывает свою дребезжащую тележку. С градусниками в стеклянном большом стакане и прочими медицинскими вещами. Там всё такое холодное, блестящее, звякающее и пахнет так… химически, вот. Только увидишь, и хочется вообще под одеялом жить до самой выписки.
— До-оброе утро, четвёртая палата! Семь часов, семь часов, время подниматься! И, разумеется, самое время померить температурку!
Мы не отвечаем. Я одеялом с головой закрылся, от света. И вся палата молчит. Вообще-то, конечно, нас в палате всего двое из шести койко-мест: я у двери да Валя Дубец у окошка на той стороне. Мы по диагонали лежим. Так получилось.
— Четвёртая палата, я не слышу ответа! — Лина Петровна никогда голос не повышает, просто так слова начинает выделять, что, по-моему, её в ординаторской, на другом конце коридора, и то слышно.
— Так, четвёртая палата, раз уж мы разучились разговаривать, то будем мерить температурку как во втором отделении!
Ну, тут уж я не выдержал, голову из-под одеяла высунул и быстро сказал:
— Мы не разучились, Лина Петровна!
И Валя Дубец тоже быстро сказал:
— Ничего мы не разучились!
Второе отделение — это знаете чего?! Это грудничковое отделение! Для совсем-совсем маленьких малышей, которые в больницу тоже попадают. И им, конечно, тоже температуру надо как-то мерить. Знаете, как?! А я помру просто, если мне, как грудничкам этим, градусник… ну, засунут… Ну, и тем более — температуры никакой не оказалось. Тридцать шесть и девять — это не температура, это статистическая погрешность, как сестрица Александра говорит.
Стоило из-за такой малости людей будить!
Валя Дубец умываться пошёл. Точнее — «поплёлся, как улитка на свидание». Это Лина Петровна так говорит.
— Активнее, Дубец, активнее переставляем ноги! Умывание по утрам полезно для молодого растущего организма!
Это тоже она говорит.
Я лежу пока, рассматриваю свою ногу на фоне потолочных ламп. Правую. Потолочных — потому что моя нога, ага, правая, смотрит как раз на потолок.
Я сюда, в больницу, в этот раз из-за неё и попал. Там какой-то очень хитрый получился перелом, так что я теперь ногу нормально опустить не могу. Она у меня вот так: сначала чуть вверх, потом вбок, вправо, ещё развернута и большой палец прямо в потолок смотрит. Как будто я решил клоуном стать, или мартышкой клоуновой, для чего начал ногами, как руками, «всем привет!» размахивать, да так и застыл. В гипсе. Нога загипсована, конечно, так просто я бы её удержать не смог.
И то на кровати для ноги специальная «горка» сделана, чтобы она правильно лежала. «Горка» — это конструкция из металлических штучек и тросиков, интересная такая. Но и удобно тоже. Только спина и — ну, там… пониже, в общем, тоже — утром как деревянные, потому что всё время спать приходится в одном положении.
А когда я на кресле-коляске катаюсь, днём то есть, так там ещё проще: одну подставку для ног развернули и закрепили как надо. Ногу просто кладёшь и едешь по своим делам. Вид, конечно, дурацкий немножко… («Множко, множко!» — как Александра говорит.) Нога торчит вперёд, как мастодонтовый бивень мамонта. И чуть вбок. Кривой такой бивень, как настоящий.
Чтобы не так по-дурацки было, Толик с Пашкой придумали на самом конце ноги, ну, то есть на большом пальце, прикрепить знамя. Так как раз удачно получилось: Толику его тётя из Смоленска привезла набор из пяти рыцарей. Польский. Но не просто рыцарей, этого добра у нас завались, а сборных. И разборных. Там рыцарям мечи можно менять, топоры, щиты… Даже головы и ноги. И там как раз было ещё тоже знамя, то есть флаг.
А Пашка предложил мне этот флаг прикрепить на большой палец бивневой ноги. Пластилином. Так, что получился бы не какой-нибудь дурацкий бивень, а форштевень! С бушпритом! Как у корвета. Колёсно-сухопутного.
Елизавета Антоновна — она как раз дежурной медсестрой была — про пластилин услышала и сказала, что если она «хоть малюсенький кусочек пластилина на гипсе больного Кашкина (меня то есть) увидит, то кое-кто очень сильно пожалеет!»
А потом принесла немножко медицинского клея и кусок пластыря.
Так что красное пластмассовое знамя с жёлтым (Толик твердит, что надо говорить «золотым») львом развевается на страх врагам! На моём гипсовом большом пальце правой ноги.
— Кашкин, ты решил до следующего года в кровати лежать? — Лина Петровна оставила в покое умытого Валю, и теперь моя очередь.
До следующего года — всего ничего. Сегодня уже суббота, двадцать восьмое декабря! Поэтому у нас в отделении столько мест свободных — конечно, народ не спешит в больницу. В большинстве же случаев всегда можно чуть-чуть с больницей подождать. А Новый год дома встретить. Но и я, понятно, до следующего года лежать не намерен, ещё чего! Сегодня, конечно, нет и завтра тоже вряд ли, потому что воскресенье, но потом моя Елена Николавна, ну, мой врач, разумеется, меня выпишет! Утром в понедельник.
— Вставай, Кашкин, поднимайся, рабочий народ! — Лина Петровна уже тащит меня из кровати и ставит на здоровую ногу. — Чего кривишься?
