— …довольно странным, ведь огонь дошел только до половины Проломной, и, кроме ее дома, из двух последних кварталов улицы не сгорело ни одного строения. А то, что из горящего дома удалось выбраться всем, кроме нее, до сих пор остается загадкой…
— Загадкой? — спросил пришедший в себя князь Борис.
— Ну скажем так, весьма странным обстоятельством, — поправил себя отставной поручик. — Ведь удалось же выбраться из пылающего дома и прислуге, и старой мамке Варвары Гавриловны. А она-то как раз находилась в дальних комнатах. В отличие от Коковцевой.
— Бедная Варенька, — вздохнул Болховской, — видать, такова была ее планида… Ну, спасибо тебе, — благодарно посмотрел на Кекина Болховской.
— За что ж спасибо? — удивился Нафанаил. — За подобные вести раньше головы рубили…
— Ну, я не царь, а ты не слуга, — печально улыбнулся князь Борис и протянул руку. — Прощай, брат.
Они пожали друг другу руки, и дальше Болховской пошел один. Поначалу он шел ссутулившись, будто нес какую-то тяжелую ношу. Однако с каждым шагом стан его становился все прямее, а поступь тверже. С погоста он вышел прежним князем Болховским, какого все знали как в Казани, так и в обеих столицах. Взор его был ясен, будущее безоблачно, и весь мир лежал у его ног.
1
Лето 1817 года
— Аннетта, свет очей моих, что ты делаешь в этом скопище праздности и порока? — воскликнул князь Болховской, с веселым изумлением вглядываясь в знакомое с детства до мельчайшей черточки лицо Анны Косливцевой. — Что за неведомая сила оторвала тебя от твоих книг, лохматых любимцев и других прелестей сельской жизни?
— А ты не меняешься, шаматон. Такта как не было, так и нет, — в тон ему ответила Анна. — Так и не удосужился выучиться куртуазности в отношениях с барышнями. Но я все равно рада тебя видеть.
— Я тоже рад, что мне не пришлось тащиться в Пановку, чтобы выразить свое почтение вашему семейству. Как поживает батюшка? С твоими братьями я время от времени вижусь в Петербурге.
— Писали они мне о ваших «встречах». Все проказы да озорство на уме, — чуть насмешливо сказала Анна. — Пора бы вам остепениться, юноши пылкие.
— С каких это пор ты стала такой чопорной и благоразумной? — поинтересовался Болховской. — Меня не проведешь, бесенок. Уж я-то твою натуру хорошо изучил. И всех чертей в твоем тихом омуте в лицо знаю. Помнишь, какие кунштюки ты в детстве придумывала? Правда, отдуваться, чаще всего, приходилось нам с твоими братьями.
Они улыбнулись друг другу понимающе и чуть снисходительно, как улыбаются люди, связанные общими воспоминаниями, общей прошлой жизнью со всеми ее секретами и своим особым языком, когда одно слово, взгляд, улыбка говорили больше, чем десяток фраз.
Сколько Борис себя помнил, непоседливое семейство Косливцевых неизменно присутствовало в его жизни: суровый Петр Антонович с густыми бакенбардами и громовым голосом, верные товарищи и большие шалуны Павел с Егором и, конечно, их неизменная спутница и наперсница Анна. На его глазах из неуклюжей малышки она превратилась сначала в бойкую отроковицу с вечно поцарапанными локтями и коленками, потом в порывистую девушку, смотревшую на мир ясным и внимательным взором. И надо признать, что этот взор время от времени тревожил сердце Болховского, вызывая непонятное ему томление по чему-то далекому и несбыточному, вечно ускользающему, как бесплотная Фата-Моргана.
В одиннадцать лет сокровенной мечтой этой странной девчушки было стать капитаном (а лучше лихим корсаром), путешествовать по морским просторам, бросая вызов стихиям. В восемнадцать она заявила отцу, что не собирается выходить замуж, поскольку сидеть за пяльцами, топтать ноги в бальных залах и вести прескучные разговоры с местными кумушками, разливая чай, не для нее. А в годину войны с Бонапартом вслед за братьями рвалась в армию добровольцем, объясняя это тем, что ездит верхом и обращается с оружием не хуже мужчины, и даже затеяла побег, и лишь железная рука Петра Антоновича сумела отвратить ее от столь рискованной эскапады.
Сейчас ей двадцать шесть — старая дева, чудачка, синий чулок. Она стоит в бальной зале Дворянского Собрания в несколько странном наряде, который скрывает все, что только можно скрыть, с немыслимым тюрбаном на голове и непринужденно беседует с одним из самых блестящих кавалеров и женихов губернии.
Однако бал, судари вы мои, не есть только танцы, музыка и всякие там антре и аданте. Сие мероприятие, или, лучше сказать, событие, есть и показ мод, и долгожданный выход в свет, и сословное собрание, и ярмарка невест и женихов, если хотите. А еще это новые знакомства, эфир страстей, экзерсисы флирта и разговоры, разговоры…
А вы слыхали, что князь Борис надумал жениться, поэтому и вернулся в отчий дом. Говорят, на Николин день о помолвке сделает объявление. Только вот кто же его суженая? Кандидаток на сие место премножество. Вон хоть любимица казанского бомонда Лизанька Романовская или чаровница Молоствова, а может, скромница княжна Баратаева? Только никак уж не Анна Косливцева. Хотя девка она и добрая, и приданое солидное, но уж слишком не комильфо. Одевается Бог знает как, никакого шарма. Смотрит так, будто насквозь видит, аж мурашки по спине бегут. А еще, говорят, пахитоски курит. Срам-то какой! Виданное ли это дело, чтоб девица, как труба печная, клубы дыма из себя пускала. Куда только наш мир христианский катится?!
— Я слышала, что тебе Сергей Борисович невесту сосватал, — сменила тему разговора Анна. — Правда, или врут люди?
— Истинная правда, Аннушка, — вздохнул Борис. — Припер меня батюшка к стенке, грозился даже наследства лишить. Как мог, старался увильнуть от сего тягостного долга, да сколько не бегай, а конец един — под венец.
— И кто же та счастливица или, вернее, та несчастная, что тебя эдакого непоседу и жуира всю жизнь выносить должна будет? — спросила Анна.
— Однако не высокого же ты обо мне мнения, — шутливо обиделся Болховской.
— Наоборот, весьма высокого, — успокоительно похлопала его веером по руке Косливцева. — Только мне-то известно, что ты как в девять лет влюбился, так до сих пор влюблен. Только объекты твоих нежных чувств без конца меняются. В этом ты проявляешь завидное постоянство.
— Благодарю покорно за столь «лестные» слова, — отозвался князь. — По секрету сообщу, что после долгих раздумий батюшка решил, что княжна Баратаева станет для меня достойной партией.
— Бедная девочка, — вздохнула Анна. — Шучу, шучу, не дуйся. Ее сейчас, кажется, нет в городе?
— Да, я приехал несколько раньше, чем рассчитывал, поэтому и не успел оповестить Баратаевых о своем возвращении. — Борис довольно усмехнулся. — Сегодня у меня, так сказать, прощание с холостой жизнью.
— Вон оно что. Наверное, у половины дам в этом зале твое имя в бальных книжечках записано?
— Несомненно. И у некоторых даже не один раз. — Болховской игриво подмигнул подруге. — А у тебя для меня местечко найдется? Тур мазурки?
