Болховской скорым шагом прошел по аллее и вышел из ворот погоста. Коляски Кекина уже не было. Борис открыл дверцу кареты, одним движением опустился на кожаный диван.
— Я долго был?
— Целую вечность, — выдохнула Анна.
— А мне показалось, не более четверти часа, — улыбнулся Болховской.
— Четверть часа, проведенная без тебя, и есть целая вечность. Понятно тебе, солдафон ты эдакий?
— Понятно, — расплылся в улыбке Борис и притянул Аннет к себе. — Знаешь, кого я встретил на кладбище? — задумчиво спросил он, когда коляска тронулась. — Нафанаила Кекина.
— И как он?
— Как сомнабул. Стоял у могилы этой Романовской и ничего вокруг себя не замечал.
— Да, жаль его, — вздохнула Косливцева. — Он ведь любил ее по-настоящему.
— Это как я тебя или сильнее?
— Ой, да когда ты во мне женщину-то разглядел, совсем недавно! — искоса взглянув на него, заметила Анна. — А ведь я все время рядом была.
— Ну во-первых, лучше поздно, чем никогда, — сделал чеканное лицо Борис. — А во-вторых, разглядел же!
Он заглянул в ее глаза, лучащиеся счастьем, и поцеловал в чуть напудренный носик.
— А знаешь, я так и думал, что у Кекина с Романовской ничего не выйдет.
— Это почему? — заинтересованно спросила Анна.
— Не знаю. Думал, и все. Я тебе про многих могу сказать, у кого что получится, а кому только дырка от бублика достанется. И все сбудется в точности.
— Ишь, какой вы, господин подполковник, оказывается, физиогномист, — с напускным сарказмом промолвила Анна. — Все-то вы ведаете, про всех все знаете… Кроме себя.
— Да, ты права. Верно, у меня планида такая, все про всех знать, кроме себя. Не видел, что моя суженая вот она, рядом. Теперь — вижу…
Борис крепко обнял Анну и поцеловал в полуоткрытые губы. Несмотря на исход лета, поцелуй их пах весной, как, собственно, и положено пахнуть поцелуям двух людей, судьбою предназначенных друг другу.
