Покорствуя судьбе, как прочи человеки, Питомец Марса здесь покоится на веки. Трофеи, лавры, честь как будто онемели… Надежды матери с ним вместе улетели. Богатства где ж? Их нет! Он чтил лишь добродетель; Он честен был и добр — тому сам Бог свидетель.
Наконец, он увидел стелу из белого мрамора, что стояла на могиле его деда. За ней — несколько усыпальниц князей Болховских, начавших заселять погост еще в петровские времена. Это место так и называлось: поляна Болховских. Борис Сергеевич снял кивер, поклонился деду и пращурам и застыл, погруженный в невеселые думы. Было тихо. Лишь изредка перешептывались меж собой верхушки кладбищенских деревьев да хлопали крыльями сытые вороны, снимаясь с верхушек дубовых крестов.
— Князь! Борис Сергеевич! — вывел его из оцепенения знакомый голос.
Болховской обернулся. Позади него стоял поручик кирасирского полка Нафанаил Кекин, его знакомец по делу под Дрезденом, где они оба получили по легкому ранению.
— Не помешаю?
— Нет, — ответил Болховской, пожимая фронтовому товарищу руку. — А почему ты в статском платье?
— Вышел в отставку, — просто ответил Кекин, косясь на флигель-адъютантские эполеты князя.
— Да что это вы все сговорились, что ли? — произнес Болховской, надевая кивер. — Ты в отставку, штаб-ротмистр Самарцев в отставку, князь Всеволожский в отставку. Лучшие из лучших! А кто служить будет?
— Ты, — улыбнулся Кекин. — У тебя это в крови.
— У Сергея Всеволожского это тоже в крови. Было, — пробурчал Болховской недовольно. — Помнишь князя Сергея?
— Помню, — ответил отставной поручик. — Славный был рубака.
— Вот то-то и оно, что был, — недовольно заметил Болховской. — Кстати, встретил его по дороге. Следует признать, вместе с таким премилым созданием по имени Полина…
— Ну вот, — улыбнулся Кекин. — Узнаю наконец прежнего князя Болховского. А какой ветер принес ваше сиятельство в наши Палестины?
— Пожар, — коротко ответил князь.
— Да, — посмурнел Кекин. — Такой напасти, верно, еще не знала история города.
— Послушай, поручик, а как случилось, что погибло столько народу? А полиция, пожарные? — спросил Болховской, когда они медленно пошли по тропинке к выходу из кладбища.
— Все произошло крайне быстро, — начал отставной поручик. — Занялось утром в девятом часу в Ямской слободе. Потом на город налетела буря, и к середине дня горела уже половина города. Многие просто не успели выбраться из огня. К тому же паника, давка…
— Понятно, — произнес Болховской и вдруг остановился, как вкопанный. — Боже мой, и она тоже… — еле слышно произнес он.
Отставной поручик увидел, что Болховской неотрывно смотрит на мраморную плиту с наложенным на нее литым чугунным крестом. Под крестом была надпись:
Варвара Гаврилова дочь Коковцева, вдовица.
Родилась в 1791 году сентября 2 дня.
Скончалась в 1815 году сентября 3 дня.
А всех лет жития ея было 24 и один день.
Возстани, любезная дщерь!
Возстани и утуши печаль моей души.
Болховской растерянно посмотрел на Кекина.
— Да, — покачал головой отставной поручик. — И она тоже.
— Тебе известно, как это случилось? — тихо спросил князь Борис.
— Известно, — также тихо ответил Кекин.
— Расскажи.
Кекин стал говорить, но Болховской уже не слушал его. Память овладела всем его существом. Ему вспомнился домик с неизменным мезонином, куртины цветов вдоль аллеи, беседка в саду, обвитая плющом, и ее широко раскрытые глаза, когда он в первый раз обнял ее.
«Варя, Варенька», — шептал он, вдыхая запах ее волос и все крепче прижимая к себе. А она стояла, не зная, куда девать собственные руки, и смотрела на него большими глазами, в которых светилась безграничная нежность. Наконец, и она обняла его, прикрыв глаза, и они унеслись в мир тишины и блаженства, где нет громких звуков и слов, но есть шелест ниспадающих одежд, дрожь прикосновений и стоны неги. И всякий раз, приезжая в город, он приходил в этот домик с мезонином, где его встречали широко раскрытые глаза, наполненные безграничной нежностью.
