Татьяна. Какой ты скучный, Петр… Тебе вредно жить так…
Петр. Как это?
Татьяна. Ты нигде не бываешь… только наверху у Лены… каждыйвечер. И это очень беспокоит стариков… (Петр, не отвечая, ходит и свищет.)Знаешь – я стала сильно уставать… В школе меня утомляет шум и беспорядок… здесь– тишина и порядок. Хотя у нас стало веселее с той поры, как переехала Лена.Да-а, я очень устаю! А до праздников еще далеко… Ноябрь… Декабрь. (Часы бьют,шесть раз.)
Бессеменов (высовывая голову из двери, своей комнаты).Засвистали козаченьки! Прошение-то, поди-ка, опять не написал?
Петр. Написал, написал…
Бессемёнов. Насилу-то удосужился… эхе-хе!
(Скрывается.)
Татьяна. Какое это прошение?
Петр. О взыскании с купца Сизова 17 р. 50 к. за окраскукрыши на сарае…
Акулина Ивановна (выходит с лампой). А на дворе-то опятьдождик пошел. (Подходит к шкафу, достает из него посуду и накрывает на стол.).Холодно у нас чего-то. Топили, а холодно. Старый дом-то… продувает… охо-хо! Аотец-то, ребятишки, опять сердитый… поясницу, говорит, ломит у него. Тожестарый… а всё неудачи да непорядки… расходы большие… забота.
Татьяна (брату). Ты вчера у Лены сидел?..
Петр. Да…
Татьяна. Весело было?
Петр. Как всегда… пили чай, пели… спорили…
Татьяна. Кто с кем?
Петр. Я с Нилом и Шишкиным.
Татьяна. По обыкновению…
Петр. Да. Нил восторгался процессом жизни… ужасно онраздражает меня… проповедью бодрости, любви к жизни… Смешно! Слушая его,начинаешь представлять себе эту никому не известную жизнь… чем-то вродеамериканской тетушки, которая вот-вот явится и осыплет тебя разными благами… АШишкин проповедовал пользу молока и вред табака… да уличал меня в буржуазномобразе мыслей.
Татьяна. Всё одно и то же…
Петр. Да, по обыкновению…
Татьяна. Тебе… очень нравится Лена?
Петр. Н-ничего… она славная… веселая…
Акулина Ивановна. Вертушка она! Зряшная ее жизнь! Каждыйбожий день гости у нее, чаи да сахары… пляс да песня… а вот умывальника купитьсебе не может! Из таза умывается да на пол воду хлещет… дом-то гноит…
Татьяна. А я вчера была в клубе… на семейном вечере. Членгородской управы Сомов, попечитель моей школы, едва кивнул мне головой… да. Акогда в зал вошла содержанка судьи Романова, он бросился к ней, поклонился, какгубернаторше, и поцеловал руку:
Акулина Ивановна. Экой бесстыдник, а? Где бы взять честнуюдевушку под ручку да уважить ее, поводить ее по зале-то вальяжненько, налюдях-то…
Татьяна (брату). Нет, ты подумай! Учительница, в глазах этихлюдей, заслуживает меньше внимания, чем распутная, раскрашенная женщина…
Петр. Не стоит замечать таких… пошлостей… Нужно ставить себявыше… А она хоть и распутная, но не красится…
Акулина Ивановна. Ты почем знаешь? Лизал ей щеки-то? Сеструобидели, а он за обидчицу заступается…
Петр. Мамаша! Будет вам…
Татьяна. Нет, при матери совершенно нельзя говорить: (Задверью в сени слышны тяжелые шаги.)
Акулина Ивановна. Ну-ну! Окрысились… Ты бы, Петр, чем шаги-товышагивать, самовар втащил… а то Степанида жалуется – тяжело, дескать…
Степанида (вносит самовар, ставит его на пол около стола и,выпрямившись, задыхаясь, говорит хозяйке). Ну, и как вам будет угодно, а толькоопять говорю – сил моих нет лешего этакого таскать, – ноженькиподламываются…
Акулина Ивановна. Что же – особого человека нанятьприкажешь?
Степанида. Как хотите! Пускай певчий носит – что ему? ПетрВасильич, поставь на стол самовар, ей-ей, мочи нет!
Петр. Ну, давай… эх!
Степанида. Спасибо. (Уходит.)
Акулина Иванова. В самом деле, Петя, скажи-ка ты певчему-то,пусть бы он самовар-от подавал? Право…
Татьяна (тоскливо вздыхает). О боже мой…
Петр. А не сказать ли ему, чтоб он воду носил, полы мыл,трубы чистил и, кстати уж, белье стирал?
Акулина Ивановна (с досадой отмахивается от него рукой). Чтозря говоришь? Всё это своим порядком и без него делают… А самовар внести…
Петр. Мамаша! Каждый вечер вы поднимаете сей роковой вопрос– вопрос о том, кому носить самовар. И поверьте, что вопрос этот пребудетнеразрешенным до поры, пока вы не наймете дворника…
Акулина Ивановна. На кой шут он нужен, дворник? Отец самдвор убирает…
Петр. И это называется – скряжничеством. А скряжничатьнехорошо, имея в банке…
Акулина Ивановна. Ш-ш! Нишкни! Отец услышит – он те задастбанк! Ты в банк-то деньги вложил?
Петр. Послушайте!
Татьяна (вскакивая). Петр, да оставь хоть ты… ведь терпенияне хватает…
Петр (подхода к ней). Ну, не кричи! Незаметно для себявтягиваешься в эти споры…
Акулина Ивановна. Застонали! Слова сказать матери-то нельзя…
Петр. Изо дня в день – одно и то же… На душу от этих пренийсадится какая-то копоть, ржавчина…
Акулина Ивановна (кричит в дверь своей комнаты). Отец! Идичай пить…
Петр. Когда истечет срок моего отлучения от университета, яуеду в Москву и, как прежде, буду приезжать сюда на неделю, не больше. За тригода университетской жизни я отвык от дома… от всего этого крохоборства имещанской суеты… Хорошо жить одному, вне прелестей родного крова!..
Татьяна. А мне вот некуда ехать…
Петр. Я говорю тебе – поезжай на курсы…
Татьяна. Ах, зачем мне курсы? Я жить, жить я хочу, а неучиться… пойми!
Акулина Ивановна (снимая чайник с самовара, обожгла руку ивскрикивает). Ах, пострели те горой!
Татьяна (брату). И я не знаю, не представляю – что значитжить? Как я могла бы жить?
Петр (задумчиво). Н-да, жить надо умеючи… осторожно…
Бессеменов (выходит из своей комнаты, и, оглядев детей,садится ее стол). Нахлебников звали?
Акулина Ивановна. Петя! Позови-ко…
(Петр уходит. Татьяна идет к столу.)
Бессемёнов. Опять пиленого сахару купили? Сколько раз яговорил…
