Ближайшим кораблем меня отослали назад в Англию, в Форин Офис, который, как мне думалось, я посещал в последний раз. Подробно допросив меня о деталях события, сэр Роджер Фистлвейт сказал тихим голосом рафинированного интеллектуала:
— Я готов принять ваши уверения в добрых намерениях, но вы должны понять, что мы вынуждены отстранить вас от дипломатической службы. Очень жаль, знаете ли, очень жаль. Многие считали, что у вас блестящие перспективы.
— Совершенно верно, сэр, — ответил я, подумав при этом, что не стоило бы растравлять рану.
— Что вы намереваетесь делать? — спросил сэр Роджер после небольшой паузы.
— Я пока не знаю, сэр, — ответил я.
— Боюсь, что правительственные должности для вас будут теперь закрыты, — сказал он. — Потребуется все ваше мужество, чтобы пережить этот скандал. Но не следует слишком огорчаться из-за погубленной карьеры. Вы еще очень молоды, и позвольте дать вам совет: сразу же посвятите себя какому-нибудь другому занятию.
— Навряд ли какая-нибудь солидная компания рискнет принять меня — мое имя распугает всех ее клиентов.
Сэр Роджер задумчиво постучал о стол костяным ножом для бумаг.
— Нам удалось переориентировать нашу политику: для подобных случаев у нас всегда предусматривается альтернатива. Но пришлось связаться со всеми посольствами и миссиями, и мы не могли скрывать причины столь серьезных изменений от дипломатов, и ваше имя теперь навсегда связано с самоубийством Каррутера.
— Естественно, — мрачно согласился я. — Все будут считать, что Каррутер и я продали секреты иностранным агентам, и его самоубийство — единственно достойный выход, тогда как у меня не хватило пороху. Мне придется пережить это, сэр. Мое имя запятнано, и всякий будет смотреть на меня, как на прокаженного.
Сэр Роджер секунду колебался, затем мягко продолжил:
— Что вы будете делать, если вновь столкнетесь с О’Кивом или с кем-то из его друзей?
— У меня еще не было времени подумать об этом.
— Такая возможность не исключена. Более того, располагая вашими средствами и почти неограниченным временем, вы наверняка встретитесь с ними, если захотите.
— Вы считаете, что мне следует попытаться найти их?
Он демонстративно холодно взглянул на меня.
— У меня возникла мысль, что вы имеете веские основания ненавидеть людей, погубивших вашу карьеру. И, думается, правительство окажется в неоплатном долгу перед всяким, кому удастся обезвредить их. Может последовать награждение за оказанную услугу, и тем самым пятно с вашего имени будет смыто.
— Могу ли я рассчитывать на помощь секретной службы? — горячо спросил я.
На мгновение он отвел глаза.
— Меня очень печалит необходимость подчеркивать, что лично я верю в вашу честность, но другие могут ставить ее под сомнение, и, следовательно, о подобных контактах не может быть и речи. Вам придется полагаться только на себя.
— В таком случае, я не уверен, что мне удастся собрать факты против них.
— Если вы сможете собрать такие факты — хорошо, но было бы куда лучше, если бы они — мм-м — вообще перестали существовать.
— Вы имеете в виду… — нерешительно начал я.
— Я никогда не использую неточных выражений, молодой человек, и имел в виду только то, что сказал.
Его, казалось, крайне раздосадовала попытка уточнения, но было непостижимо, как этот тихий, седовласый английский джентльмен мог намекать на желательность убийства.
Не веря своим ушам, я изумленно глядел на него, но его безмятежные голубые глаза не дрогнули, и он спокойно продолжил:
— Конечно же, вам следует соблюдать предельную осторожность и не подвергаться риску быть схваченным, поскольку официально мы никак не сможем помочь вам.
— Я вас понял, сэр, — медленно проговорил я.
Сэр Роджер поднялся.
— Едва ли нужно напоминать, что, если придется, я буду вынужден категорически отрицать факт нашего разговора. Но обдумайте все, мой мальчик, и, как бы вы ни решили, — желаю вам удачи.
Я действительно обдумал все, и мне казалось безнадежным делом вновь мериться силами с О’Кивом и Большой Семеркой: я мог выследить и убить одного или нескольких членов ее, но не испытывал ни малейшего желания быть повешенным за убийство. Прошло слишком мало времени, и горечь поражения еще не въелась в мою душу. Это чувство пришло позже. Катастрофа, уничтожившая все мои интересы в жизни, буквально оглушила, и единственным моим желанием тогда было спрятаться от всех куда-нибудь, где ничто не напоминало бы о прошлом. Я провел летние месяцы среди лесов и озер Финляндии, в одиночестве зализывая раны. К осени переместился к балтийским портам, а затем прожил несколько недель в Варшаве. Приближалась зима. Я не терплю холода, одиночество начинало мне надоедать, и я решил отправиться в Египет. Но теперь я был вынужден избегать своих старых знакомых и впервые с ужасающей остротой осознал, что отныне не смогу свободно встречаться с людьми своего круга. И всякий раз размышления о жизни, какую я мог бы вести, разжигали затаенную ненависть к О’Киву. Я стал испытывать отчаянное желание заняться чем-либо и часто размышлял над предложением сэра Роджера. Чувствуя, что еще один год бездействия поставит меня на грань самоубийства, я уже понял к тому времени, что моя собственная жизнь стала совершенно бесполезной и тягостной для меня и обузой для других.
В ноябре, все еще без определенных планов, я вернулся в Лондон привести в порядок финансовые дела. Закончив с ними, я однажды утром зашел в компанию Кука, намереваясь предпринять очередное путешествие на Восток, и первый, кого я там увидел, был Син О’Кив, склонившийся над стойкой.
Глава II. РАССЛЕДОВАНИЕ НАЧИНАЕТСЯ
О’Кив не узнал меня — испытав прошлой зимой несколько разочарований, я решил отращивать бороду, чтобы изменить внешность. Через год я обладал густой, курчавой темно-коричневой бородой — весьма неудобный придаток, однако, позволяющий гулять по Бонд-стрит без риска быть узнанным.
Я занял место у стойки рядом с О’Кивом и прислушался. И из разговора с клерком понял, что он собирается отплыть на корабле «Гемпшир» из Марселя в Египет. Мои мысли пришли в смятение — я еще не был готов рисковать головой, чтобы попытаться убить его, но здесь, казалось, само Небо посылало шанс выяснить, быть может, нечто, что надолго упрятало бы его за решетку. Для меня не имело значения, куда отправляться — в Египет или в Перу, — и я тоже решил забронировать себе место на «Гемпшире».
Едва он ушел, я узнал, что корабль через два дня отбывает из Ливерпуля.
Обе соседние каюты оказались заняты, но мне удалось получить каюту через дверь от забронированной им каюты, ближе к корме. И ночью я ехал на поезде в Ливерпуль совсем иным человеком — теперь мне вновь было для чего жить.
Утром мы осторожно вышли в густом тумане из устья реки Мерси, и в первую ночь сразу же после ужина все разошлись по каютам. Но на следующий день ясная зимняя погода и умеренная качка выманили немногочисленных пассажиров на палубу, чтобы из шезлонгов наблюдать за прохождением Ирландского пролива. Рядом со мной устроился пожилой седобородый мужчина, неожиданно обратившийся ко мне с непосредственностью, свойственной только путешественникам.
