Глава 1
СЧАСТЛИВЕЙШИЕ ДНИ
Юный Роджер Брук, бледный и напряженный, стоял в узком коридоре напротив здоровенного парня, явно старше его. Голубые глаза сверкали под темными ресницами.
— Отдай мою шапку, Ганстон! — сердито потребовал он.
Джордж Ганстон, широкоплечий шестнадцатилетний крепыш с круглой веснушчатой физиономией, низким лбом и коротко остриженными рыжими кудрявыми волосами, повертел в руках шапку с квадратным верхом, которую только что сорвал с головы Роджера, спрятал ее за спину и принялся дразниться:
— Зубрила Брук, зубрила Брук, учительский подлиза!
— Ложь! — воскликнул Роджер. — Я не подлиза!
— Так ты называешь меня лжецом, маленький зубрилка? Отлично! Выйдем и будем драться.
Сдерживая страх, заставивший его сердце биться быстрее, Роджер облизнул пересохшие губы кончиком языка и пробормотал:
— Я только хотел сказать, что не зубрила и не подлиза. Просто я понял, что если готовить уроки как следует и аккуратно обращаться с книгами, то избежишь многих неприятностей. Не моя вина, что ты вечно попадаешь впросак из-за своей лени. А теперь перестань вести себя как второклашка и верни мою шапку.
— Если она тебе нужна, подойди и возьми ее.
Несколько секунд Роджер обдумывал предложение. В двух предыдущих случаях, доведенный до отчаяния подначками Ганстона — главного задиры в классе, он вступал с ним в драку и каждый раз был нещадно бит. Затевать драку снова означало накликать беду, но тем не менее нужно было поскорее вернуть шапку, так как только что за ним послал заведующий, а появление перед Старым Тоби без мантии и шапки с квадратным верхом грозило серьезными неприятностями.
Они стояли друг против друга — Роджер, который кипел от негодования, зная, что превосходит своего мучителя во всех отношениях, кроме физической силы, и Джордж, подобно всем здоровенным олухам наслаждавшийся этой силой, дарующей ему возможность унижать более умного одноклассника, — и до них доносился невнятный гул, приглушенный толстыми стенами бывшего бенедиктинского монастыря, где на протяжении жизни многих поколений помещалась Шерборнская школа в Дорсете.
Обычно в вечерние часы в школе становилось тихо, так как ученики корпели над фрагментами из Цезаря, Горация и Цицерона, но это был последний вечер семестра, и мальчики упаковывали вещи, собираясь на следующее утро разъехаться на летние каникулы.
Шерборн — учебное заведение солидного возраста; его устав даровал Эдуард VI в 1550 году, но были доказательства, что корнями оно уходит едва ли не в дни святого Альдхельма, жившего в восьмом столетии.
Так вот, 28 июля 1783 года в его почтенных лет зданиях царило радостное оживление, охватывавшее школу в последний вечер семестра на протяжении почти целого тысячелетия.
Такие вечера в течение нескольких веков мало чем отличались друг от друга, разве что менялся покрой одежды и стиль речи наставников и учеников да еще некоторые мелочи. Например, в былые времена мальчики запивали ужин глотком меда, а теперь пили крепкий эль, а в более нежном возрасте — чистую воду. Сами же ученики не изменились вовсе, и сейчас, пользуясь послаблением, они кричали, шалили и бросали друг в друга ненавистные учебники в радостном предвкушении долгожданной свободы. Отголоски песен, смеха и топота доносились в уединенный коридор, где Ганстон столкнулся с Роджером и воспользовался последним шансом спровоцировать его на драку, сулившую легкую победу.
— Ну, чего ты ждешь? — усмехнулся Ганстон.
Роджер все еще колебался, разрываясь между необходимостью вернуть шапку и страхом перед физической болью. Он горячо ненавидел Ганстона и непременно рискнул бы вступить в бой, будучи уверен, что сможет нанести хотя бы один удар в толстую глупую физиономию мучителя, но он знал: шансы его добиться желаемого ничтожны, и не хотел возвращаться домой к матери с синяком под глазом или разбитой губой.
Казалось, Ганстон читал его мысли, так как он внезапно осведомился:
— Значит, ты боишься, что не сможешь пошевелить языком, когда завтра вечером будешь пить за здоровье старого папистского заговорщика «короля за морем»[1], а?
Насмешник целил в мать Роджера, потому что она была шотландского происхождения и, очевидно, подозревалась в якобитских[2]симпатиях. Не прошло и сорока лет с тех пор, как красавчик принц Чарли провозгласил своего отца, старшего претендента на престол, королем в Эдинбурге, и гражданская война посеяла вражду во всей Британии[3]. Выстрел Ганстона попал в цель, так как мать Роджера все еще считала уже пожилого принца Стюарта своим законным государем и иногда пила за его здоровье, символически поднимая бокал вина над водой в чаше для споласкивания пальцев.
Живое воображение Роджера побуждало его тайно сочувствовать делу Стюартов. Тот факт, что мать настоятельно советовала ему не подвергать опасности свою карьеру, поддерживая сторону, проигравшую в этой ссоре старших поколений, и блюсти преданность ганноверской династии[4], которую питал его отец-англичанин, ровным счетом ничего не менял. Политическая вражда и порождаемые ею преследования медленно умирали в те времена, и Роджер знал, что не может остаться безучастным к обвинению в якобитстве.
Напружинив худощавое тело, он стиснул кулаки и бросился на Ганстона с криком:
— Негодяй! Я отучу тебя порочить мою семью!
После двух предыдущих стычек Ганстон почти не питал надежды втянуть «зубрилу Брука» в драку, поэтому атака застигла его врасплох. К тому же он предоставил противнику преимущество, держа за спиной правую руку с его шапкой.
Уронив шапку, Ганстон отскочил, но не настолько быстро, чтобы избежать увесистого удара по носу. Усмешка исчезла с его лица, а из глаз невольно брызнули слезы. Однако Джордж Ганстон не принадлежал к типу задир, которые трусливо пасуют, встретив достойный отпор. Быстро приняв позу, которую перенял у полупрофессиональных кулачных борцов, состязавшихся на ярмарках и деревенских лужайках, он легко отразил серию нацеленных ему в голову ударов, противоречащих правилам.
