Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 12
Изданный в 1945 г. посмертно сборник эссе и очерков был назван по итоговому ощущению текстов – «Крах» (The Crack-Up), но уже в 1922 г. Ф. Скотт Фицджеральд мог засвидетельствовать, что все это национальное великолепие имело и обратную сторону. В беспорядочном, но подкупающе искреннем первом романе Фицджеральда, опередившего и Хемингуэя, и Олдингтона, и Ремарка, довольно сумбурно излагаются наблюдения и размышления типичного молодого человека того времени, демобилизованного Питера Пэна, не желающего взрослеть, но знающего, что это неизбежно. Хемингуэевский Movable Feast здесь оборачивался все более унылым в своей добросовестности развратом, алкоголизмом и саморазрушением, в котором нередко запутывались те, кто искренне хотел стать значительнее обывателя, порвать с американским филистерством.
Внешне все было чрезвычайно ярко и соблазнительно, внутренне – оборачивалось жестоким крушением, не всегда полностью перечувствованным даже самыми справедливыми мемуаристами. Это была не какая-то жуткая средневековая порча с нищетой, язвами, лохмотьями. Тут все было иначе – изматывающий праздник, танцевальный марафон, как в фильме Сиднея Поллака «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» (They Shoot Horses, Don’t They, 1969), праздник, который, как проклятье, всегда с тобой. Англичанин Ричард Олдингтон, тоже из «потерянных», в романе «Смерть героя» (Death of a Hero, 1929) за несколько часов до окончания войны милосердно выводит героя на бруствер, под очередь тяжелого немецкого пулемета, потому что знает – потом жить будет незачем.
Сценарист Бадд Шульберг, работавший с Фицджеральдом в Голливуде, писал, что он был контужен взрывами войны, на которой даже не побывал. Чувство, что они вернулись не в ту страну, из которой уходили на фронт, у «потерянного поколения» удвоилось ощущением собственной ненужности в измененном войной мире. Фицджеральд был его частью, но стал его колоколом – он отзвонил по нему, по его скрываемому отчаянию и невнятным мыслям, и остался в этой роли навсегда.
Юные годы
Скотт Фицджеральд родился в 1896 г. в городе Сент-Поле штата Миннесота, во вполне состоятельной буржуазной семье, где смешались английские и ирландские корни. Сократим имя писателя до инициалов – ФСФ. Американцы позволяют себе это и с самыми знаменитыми персонажами. Назвали его в честь брата прапрадедушки, Фрэнсиса Скотта Ки, знаменитого автора текста американского гимна «Звездно-полосатое знамя», и Луизы Скотт, одной из двух его сестер, умерших вскоре после его рождения. Среди других примечательных родственников – Мэри Сюррат, повешенная по приговору суда за участие в убийстве президента Линкольна.
Город Сент-Пол, штат Миннесота, его родина, – это Средний Запад. Голливуд, штат Калифорния, где он умер в 1940 г. от инфаркта, – это Запад. В самом известном его романе «Великий Гэтсби», где действие происходит на побережье Нью-Йорка, рассказчик признается, что это «…в сущности… повесть о Западе… мы с Запада, и, быть может, всем нам одинаково недоставало чего-то, без чего трудно освоиться на Востоке…»
Его отец Эдвард Фицджеральд, мэрилендец из почтенной семьи, мальчишкой переправлял шпионов-южан через реку, в тыл янки. Женился он уже немолодым на дочери ирландского эмигранта-католика. Отец не сумел вести бизнес по изготовлению плетеной мебели, потом не сумел ее продавать, потом – торговать у Procter and Gamble, хотя переехал ради этого в Буффало, затем в Сиракузы (Нью-Йорк) и снова в Буффало, что было не просто переездом, а переездом к ненавистным северянам. Но вернуться в чванный Сент-Пол все же пришлось, и жить на деньги жены тоже, и очень рано ФСФ стал считать отца воплощением неудачи.
Семья Фицджеральда с рождения обеспечила Скотту положение, оказавшееся одновременно и вполне надежным, и очень уязвимым. Такая разность потенциалов для восприимчивой натуры становится неисчерпаемым источником впечатлений и опять-таки одновременно желания от них избавиться. С раннего детства Фицджеральд видел вокруг пышность и богатство лучшей части старого южного города. Но даже скромный дом, где они жили, им не принадлежал, и те, кто обитал по соседству на престижной Саммит-авеню, например железнодорожный магнат Джеймс Хилл, считали его родителей недостаточно состоятельными, чтобы признать их равными себе.
Поначалу и ему казалось, что богатые защищены от многих бед и удача пасется только на их лугах. Этот миф закрепился на поверхности его биографии и благодаря полудругу Хемингуэю, который в «Снегах Килиманджаро» приписал ему знаменитую оценку рассказчика из рассказа ФСФ «Молодой богач»:
Вот перед нами молодой богач, и я расскажу именно о нем, не о его братьях. С братьями его связана вся моя жизнь, но он был мне другом. Кроме того, возьмись я писать про этих братьев, мне пришлось бы первым делом обличить всю напраслину, какую бедняки возвели на богачей, а богачи на самих себя, – они нагородили столько диких нелепиц, что мы, открывая книгу о богачах, неким чутьем угадываем, сколь далека она от действительности. Даже под пером умных и беспристрастных описателей жизни мир богачей оказывается таким же фантастическим, как тридевятое царство. Позвольте мне рассказать об очень богатых людях. Богатые люди не похожи на нас с вами[5].
Следом за Хемингуэем цитирующие очень часто тут и останавливаются. Но дальше в «Молодом богаче» сказано куда жестче:
С самого детства они владеют и пользуются всяческими благами, а это не проходит даром, и потому они безвольны в тех случаях, когда мы тверды, и циничны, когда мы доверчивы, так что человеку, который не родился в богатой семье, очень трудно это понять. В глубине души они считают себя лучше нас, оттого что мы вынуждены собственными силами добиваться справедливости и спасения от жизненных невзгод. Даже когда им случится нырнуть в самую гущу нашего мира, а то и пасть еще ниже, они все равно продолжают считать себя лучше нас. Они из другого теста. Единственная возможность для меня описать молодого Энсона Хантера – это рассматривать его так, будто он иностранец, и твердо стоять на своем. Если же я хоть на миг приму его точку зрения, дело мое пропащее – мне нечего будет показать, кроме нелепой кинокомедии.
Он быстро избавляется от этой иллюзии, понимая, что богатые и вправду особая раса, только не человеческая, а социально-экономическая, и что в жизни людей они играют особую роль. Очень часто – разрушительную. Но другого пути к удаче нет. И кроме того, в американской традиции четко различаются нувориши, кто нажил деньги недавно, «питтсбургские миллионеры», как назвал их О. Генри, и «старые деньги», финансовая аристократия в нескольких поколениях. ФСФ почти без исключений писал об американцах, разбогатевших недавно и, в общем, не понимающих, что им это дало.
Богата именно так была мать Скотта, Молли Макквиллан, – ее отец, упорный и предприимчивый ирландский переселенец, сумел стать крупным оптовиком-бакалейщиком. Молли была чудаковата, взбалмошна, дурно одевалась, хотя и не пропускала ни одного приема или званого ужина. Но своей в кругу старой южной аристократии ее не считали. Не спасало и то, что она была интеллигентна, умна и много читала. Для золотой молодежи Сент-Пола куда увлекательнее было встретить ее на променаде в туфлях разного цвета или бесформенной шляпе непонятного происхождения. Фицджеральд очень рано ощутил, как окружающие воспринимают Молли, и начал сторониться ее. Принято считать, что именно сумасбродная мать, потерявшая до этого двоих детей, испортила Фрэнсиса Скотта, оплачивая все его желания и стараясь подчинить сына своим. Повзрослев, он не изменил этого отношения и, живя временами только на ее деньги, почти не впускал Молли в свою жизнь, считая мать досадным затруднением, хотя и несколько иным, чем отца. В крушении Эдварда было больше трагедии, гибельности, легенды о прекрасном старом Юге и алчном, беспощадном Севере.
Ознакомительная версия. Доступно 3 страниц из 12
