Обычный майский день блуждал по городу, иногда заглядывая в прохладные храмы. Вите было трудно дышать, и погода была здесь ни при чем. Последний раз он видел ее на завтраке. Она вошла, позвякивая браслетом на щиколотке, села напротив. Пространство, разделяющее их, было наполнено тревогой. «Из-за прошедшей ночи…» — промелькнуло между сладкими глотками масалы. Овсянка скрипела во рту, ее глаза блуждали по залу, над головой шумел вентилятор. «Когда член твердый, мозг мягкий», — говорил он друзьям. Но все же вечером впустил ее в комнату. Она неуверенно села на край стула, прядь падала на обгоревший лоб. Его босые шаги шлепали по прохладному полу, задавая ритм ожиданию.
— Мне кажется, сегодня ночью Лола не вернется.
— Почему ты так думаешь?
— Не знаю. В комнате как-то пусто. Словно она взяла вещи, чтобы переодеться утром в отеле.
— Значит, и Рома не придет.
Витя зажег аромапалочку, тонкая струйка дыма поднялась к потолку. Он зашел в ванную, бросил грязные футболки в ведро с водой. Стрелка часов показывала без пятнадцати десять. В десять ашрам закрывают. Вода падала на каменный пол, ладони скручивали мокрую ткань.
— Можно лечь? Я устала.
— Конечно.
Она ложится на живот. Вытягивается. Вздыхает. Из закрученного крана подтекает вода. Витя закрывает ставни. Он не подходит, не дотрагивается до нее. Но воспоминания об их прикосновениях смешиваются со стрекотанием цикад, разносящимся среди густой листвы. Стрелка ползет к десяти, развешены последние вещи, капли падают с мокрой ткани. Она переворачивается на спину, кладет руки под голову, ноги слегка сгибает в коленях.
— Он не придет. — Уставший, предвкушающий, приглушенный подступающей ночью голос.
Вдруг шаги. Щель в ставнях — высокая худощавая фигура с огромной папайей.
— Рома вернулся.
Вновь на краешке стула, пытается выпрямиться под тяжестью разочарования.
— Аня! Ой, что с лицом-то?
— Обгорела.
— Бедная, бедная девочка! У тебя хоть от ожогов есть что-нибудь?
— Нет. Я в поиске. Пока — вот. — У нее в руке зажата зеленая баночка с гелем из алоэ.
— Фигня это. Нужен пантенол.
— Я тоже говорю. Спроси у девочек. У кого-то точно был.
— Ладно. Спокойной ночи.
Ни единого взгляда на прощание. А может, он просто не заметил, потому что сам отвел глаза. Темнота гуще, варится, варится приближающаяся ночь. Темно-синие бабочки садятся на розовые бутоны, погруженные в дрему. Голоса замирают, растворяются. Ночь спокойная, невысказанная нежность давит на виски. Где-то совсем рядом спит она или вертится в цветной простыне бессонницы. Из носа вновь пошла кровь…
Тонкий аромат масел сопровождает ее в номер. Загорелая рука проникает в кожаную сумку, нащупывает мобильный. Вызовы. Непринятые, отвергнутые молчанием. Бесконечное число вопросов «Витя Инд». Сердце вздрагивает. Она набирает номер.
— Алло, Витя…
— Аня, где ты? Что случилось? — глубокий голос срывается на крик.
— Со мной все в порядке. Я как раз собиралась позвонить…
— Я не понимаю, где ты? Мы ищем тебя уже несколько часов!
— Какая разница, где я? Как ты говорил: «два куба и Куба рядом»? У меня все хорошо.
— Ты вернешься?
— Нет, Витя. Я в Дели.
— То есть ты решила прокатиться в Дели… Ты понимаешь, что я в полицию заявил!
— Шутишь? Зачем? Многие днем не возвращаются в ашрам…
— Но они обычно не падают на каждом шагу!
— Прости. У меня к тебе одна просьба — захвати мой чемодан.
— Ты приедешь в аэропорт? В курсе, что рейс поменяли?
— Нет. Хорошо, что сказал. И когда вылет?
— Я уточню и сообщу тебе.
— Ладно. Тогда созвонимся. Прости. Пока.
Она опустилась на мягкую кровать. Внутри поднимались солнечные блики на реке, вечерний удушливый туман над мостом, крики обезьян и вдруг холодный дождь, темнеющая хвоя и крупные снежные хлопья, подхватываемые резкими порывами ветра. Горячая ладонь — поддерживающая, подталкивающая, согревающая. По коже поползли мурашки от прохлады кондиционера, желудок свело от приступа голода.
В ресторане скрежетали приборы, звенели голоса. Над столиками смешивались запахи свежеиспеченных chapatti, жареной фасоли и уксусного соуса. «Господи, как я хочу есть!» — вполголоса произнесла Анна и рассмеялась. Смех ее упал на столик, затем на пол и поскакал по мрамору, призывая высокого официанта.
Анна заказывала все подряд. Ее язык касался прохладной raita, по небу плыл горячий сыр из овощной лазаньи. Cheese naan и lassi. Все подряд. Из одного ресторана она переходила в другой, не в силах утолить голод. Удивление на лицах принимающих заказ, а худенькая девушка продолжает есть. Наконец, шоколадное пирожное и эспрессо с горячими сливками. Кресло мягкое… Вдруг, внезапно, тонкая струйка ментолового запаха заползает в ноздри. Ресницы вздрагивают, прикрываются веки, тепло ползет по животу. Рядом мужчина в черном костюме кладет в рот еще один леденец, заставляя Анну вздрагивать. И вот он уже пересел поближе. Почему нет? Ее глаза блуждают в полудреме воспоминаний. И кто знает, куда готов проникнуть этот взгляд, куда готов он впустить свежий запах ментола… В сумке вздрагивает мобильный. «Витя Инд», сообщение: «Вылет в 7:15. Тебе нужно быть в аэропорту в 4:30». И все… И все…
Она вскакивает, бежит по бордовому мраморному полу с желтыми прожилками, набирает его номер.
— Витя…
— Ты получила смс?
— Да. Витя, прости меня. Я не думала, что ты будешь волноваться.
— А я волновался. Все волновались. Как ты оказалась в Дели? Прилетела, что ли?
— Да, на ковре-самолете. Чудеса по твоей части, должен знать.
Его вздох, его смех сквозь учащенное дыхание.
— Скорее на метле. Устроилась нормально?
— Ты не волнуйся, все хорошо.
— Будешь отдыхать?
— Зачем? Пойду гулять.
— Поздно уже гулять. Все уже спят в Дели.
— Всегда есть тот, кто не спит. Пойду закрывать сердечную чакру ночным Дели. — Снова его дыхание. — Витя, я соскучилась по тебе. Так жалко, что Рома вернулся ночью. Ты один?
— Не-а…
— Понятно. Я целую тебя.
— Звони мне завтра, рассказывай, как ты.
Анна замерла перед огромным окном, в котором засыпал сад. Его голос, вздрагивающий, близкий, — голос из их единственной ночи звучал в ней. А за высокой оградой притаился город. Его шепот начинал щекотать кожу, заманивая раскаленной влагой неизвестности на дороги, которых она не знала.
2
Дорога в Ришикеш
Сладкий, приторный дым срывался с губ. Одно мгновение — и тоска была уже не такой острой. За окном дождь, липкие листья тонут в лужах вместе с прожилками бензина. Черные безликие ветки дергает осенний ветер. Пусть. Пока не закончится косячок и его дурман, целлофановые будни не имеют значения.
