Порой я встречала ее в коридорах или видела на школьном дворе; она всегда держалась особняком. Эта обособленность, судя по всему, была ей совершенно безразлична. Никогда я не видела, чтобы она искала общения, присоединившись к группе школьников или с кем-нибудь заговорив. Однажды, когда она убирала книги и тетради в свой шкафчик, у нее упал пенал. Я подняла его и протянула ей; она, казалось, искренне удивилась. Как будто я сумела пройти сквозь прозрачную стену, окружавшую ее. Ее темные пронзительные глаза уставились на меня, и она спокойно поблагодарила.
Вскоре после случая с пеналом она остановила меня в коридоре:
– Это ты на днях подняла мне пенал?
Как будто сомневалась, что узнала меня. А потом в категоричной форме пригласила к себе в ближайший неучебный день. Я так удивилась, что у меня даже не хватило духу отказаться. Она уже протягивала мне бумажку с расписанием поезда, на который надо было сесть, чтобы добраться до деревушки, где она жила. На станции она меня встретит.
Так я впервые побывала у нее, а потом приезжала еще не раз. Мне было хорошо с ней. Потому что мы не шлялись в городе по магазинам, потому что она никогда не делилась со мной любовными историями. Между нами возникла близость, которая не нуждалась в словах.
Она жила в маленьком домике у старой фермы с родителями и тремя братьями. Странная у них в доме была обстановка, совсем непохожая на нашу. Ее отец, известный физик, был немного не от мира сего. Увлеченный человек, он был всецело поглощен своей работой, а у его жены просто не было желания обустраивать дом: везде еще стояли коробки, а из мебели имелось только самое необходимое. Альма, однако, сказала мне, что они с братьями жили в этом доме уже не первый год.
Валентина жила на соседней ферме, и Альма часто ходила к ней, это был словно ее второй дом. Валентина обреталась там всегда, незыблемая, как деревья или ферма; для меня она составляла единое целое с домом и его окрестностями.
Моя мать была довольна, что я нашла «подходящую» подругу – других моих приятельниц она находила вульгарными. И потом, она предпочитала, чтобы я больше времени проводила в деревне, а не в городе. На природе – это ей казалось здоровее, и люди, которые там жили, не могли, по ее мнению, быть плохими.
У Альмы, однако, были свои секреты, которыми она ни с кем не делилась, даже со мной. Она лишь намекала порой на очень непростые вещи, которых мне не понять. Я не расспрашивала ее, хотя атмосфера тайны вокруг Альмы со временем стала сгущаться.
Прошло время, другие люди вытеснили ее в моих привязанностях. Мы потеряли друг друга из виду. Она училась на медицинском факультете, я на филологическом. Она уехала из города, жила в Японии, потом в Австралии. Пару раз она приглашала меня приехать к ней, но всегда в неподходящий момент. Мы оставили позади эту пору нашей жизни, когда, едва выйдя из отрочества, надеялись сжечь мосты, покинув то, что казалось нам сложным и грустным: для нее это был развод родителей, для меня – сгущающееся вокруг моей матери одиночество.
Пора было возвращаться в пансион, где меня встретил свежий запах мыла. Хозяйка открыла дверь и показала мне комнату – не ту, что мы когда-то занимали с мамой. Жалюзи были опущены, в полосах света плясали пылинки. Я не сразу разглядела обои в крупных цветах и кровать, накрытую зеленым стеганым покрывалом. Сперва я увидела маленький умывальник, блестевший, как улыбка, в неверном свете, массивный комод темного дерева и большой зеркальный шкаф. Стараясь не смотреть в зеркало, я обошла комнату, а хозяйка пансиона между тем внимательно глядела на меня.
– Вы верите в вещие сны? – вдруг спросила она ни с того ни с сего.
– Да, конечно, – не задумываясь ответила я.
– Так вы, наверно, знаете, что, когда впервые спишь в незнакомом месте, в эту ночь сны бывают вещими.
– Нет, я не знала, но постараюсь запомнить. Спасибо, что предупредили.
Я не сказала ей, что не впервые буду ночевать в этом доме. Она вышла на цыпочках, как будто я уже спала, слегка помахав мне рукой на прощание.
Под покрывалом оказались белые простыни, пахнувшие стиральным порошком и прохладные на ощупь. Раздевшись донага, я легла в кровать с облегчением, как будто наконец благополучно добралась туда, куда хотела. Снаружи долетали голоса, далекий шум уличного движения. Мужчины и женщины, должно быть, шли к озеру в поисках прохлады в этот душный летний день. Засыпая, я еще слышала голос Альмы.
Назавтра я отправилась на вокзал, не зная, встречу ли там Альму. Внешне здание не изменилось: те же часы на фронтоне и барельеф – обнаженная женщина, обхватившая шею лошади, мчавшей ее бешеным галопом сквозь тучи.
Внутри сумеречный свет сочился в высокое центральное окно, а слоганы, восхвалявшие экономные тарифы на мобильную связь, и еще какие-то рекламные ролики ярко озаряли стены, заставляя забыть о дневном свете. Я подняла глаза, чтобы увидеть географические карты Швейцарии и Европы, – краски на них так поблекли, что названия городов едва можно было различить. Мало кто поднимал голову, ища глазами фрески. Вокруг меня толпились отъезжающие; дети бегали туда-сюда, группы туристов сходились и расходились, голова от всего этого шла кругом.
Шум как будто притих в тот момент, когда я заметила Альму. Сегодня ее окутывало то же молчание, которое я почувствовала в первый раз, увидев ее в буфете. Я направилась к ней, и мне показалось, будто я иду сквозь годы и возвращаюсь в далекое детство. Оказавшись с ней рядом, я словно вновь обрела часть себя, которую потеряла, сама того не заметив. Я снова стала собой, это было как выздоровление, как чудо.
Мы обнялись, и я спросила себя, считает ли и она это встречей с самой собой и с нашим прошлым.
Мы пошли к бюро проката, где я заказала велосипеды. Альма следовала за мной, что меня удивило, ведь обычно инициатива исходила от нее, и она вела меня за собой. Однако на этот раз я шла первой, да и то, разве я не лучше ее знала город?
– Какая жара, не ожидала такого! – воскликнула она.
Мы покатили среди пшеничных полей, которые еще не сжали. Тускло-желтыми пятнами лежали они на фоне лесов и лугов. Мы молча крутили педали под солнцем; время от времени нас обгоняла торопливая машина. Воздух полнился печальным гулом, нигде не осталось прохлады. Было около полудня, самое жаркое время.
– Мне кажется, – сказала Альма, крутя педали, – что мы так и остались в тех поездах. Ты помнишь, как мы приехали в Турсо[1]и тебе пришлось купить свитер, так было холодно?
Странно было вновь оказаться с Альмой. Она была такой, какой я ее знала когда-то, и несла с собой тайну нашего отрочества. Все то, чего мы так и не высказали, вернулось и связывало нас несмотря на все наши различия. Я сразу вновь ощутила нашу былую близость, как будто ни годы, ни опыт не могли нарушить этот лад.
В восемнадцать лет мы начали путешествовать с рюкзаками за спиной. Так мы уходили от наших семей. Родители Альмы разводились. Нам не хотелось жить в мире взрослых – и мы уезжали, садились в поезд, чтобы пересечь всю Европу, с юга Италии до севера Шотландии. Два летних месяца, пока мы путешествовали, купе становились нашим домом, где мы играли в карты, спали, читали.
