Боб повесил трубку. Ему хотелось плакать, он посмотрел в зеркало и нашел, что «краше в гроб кладут». А потом зазвонил телефон. Это была Кэти.
Своим голосом морской птицы Кэти спросила, подумал ли он «обо всем, что она ему сказала?» Не слишком понимая, о чем она, Боб ответил, что да, он «хорошо подумал». «Ну?» — спросила она. Он бухнул наобум: «Я изменюсь. Я постараюсь». Последовала пауза, и он сказал себе, что Кэти, должно быть, в свою очередь думает. Потом, с таинственными нотками в голосе, она сказала «до свидания».
Безмерный ужас захлестнул Боба. Это «до свидания» с таинственными нотками означало, что она может появиться в любую минуту. Выхода не было, он позвонил на работу и замогильным голосом сообщил, что подцепил какой-то вирус, слег и выйти не сможет. Потом, умывшись холодной водой, встал у окна и принялся думать. Прошел дождь, с карниза капала вода, и жирафа из желтой стала серой. Что-то вроде божественного озарения вдруг снизошло на Боба. Он снова снял трубку телефона и набрал номер Дарека Грушовски, рабочего-поляка (нелегала), который делал у них ремонт в прошлом году. Боб объяснил ему, в чем дело, и Дарек ответил «нет проблем», он подъедет через час «с кузеном и инструментом».
За час Боб собрал все старые газеты, какие нашлись в доме, сбегал в магазин и купил побольше черных, самых прочных мешков для мусора. Когда он вернулся, Дарек стоял у дверей, а его кузен разгружал багажник «Опеля-универсала». Боб впустил их и провел в садик, где они без эмоций оглядели жирафу. «Электропилой… — заявил наконец Дарек. — Электропилой будет быстрее всего…» Боб был того же мнения.
Все трое диву давались, какое количество всевозможных жидкостей, потрохов и костей помещается в животине такого размера. Поразил их и запах — будто это была не жирафа, а пищевой контейнер Tupperware, забытый на неделю и неосторожно открытый. Боб сходил в ванную за полотенцами, чтобы закутать лица, и вернулся в садик, шлепая по красноватой грязи, в которую превратилась земля, пропитанная кровью. Полотенца приятно пахли лавандой, стало полегче.
Дарек, весь в крови с головы до ног, орудовал электропилой с видом обезумевшего бога, карающего грешников, а его кузен сноровисто наполнял мешки, изрядное количество которых уже громоздилось серой кучей у кухонной двери. Два часа они работали не покладая рук, потом Дарек заявил, что пора «промочить горло». Боб достал из холодильника три бутылки пива, его грязные ноги липли к полу, руки тоже были в чем-то липком, неприятно, но придется потерпеть, чтобы убрать наконец из сада окаянную жирафу.
В ту самую минуту, когда он принес пиво расположившимся в гостиной работникам, и вошла Кэти. Она посмотрела на всех троих, на их руки, на их колени, на заляпанные кровью ботинки, наверняка учуяла исходивший от них запах — смесь мочи и падали, посмотрела на застланный газетами пол, на кухонную дверь, за которой высилась куча мусорных мешков. Боб улыбнулся ей, ему полегчало, он чувствовал, что изменился, что теперь все у них будет хорошо, он будет мужиком в доме, на него уже можно положиться. Кэти открыла рот, хотела что-то сказать, но с губ слетел только жалобный вздох. Она опустила глаза, подхватила поставленную на пол дорожную сумку и вышла из квартиры.
Больше Боб ее не видел. Позже, переваривая разрыв, он решил, что все-таки его жена была с приветом. А еще позже обобщил свой вывод и пришел к убеждению, что все женщины где-то шизофренички.
КРАСНАЯ РЫБКА
Франка звали на самом деле не Франком, но он сам выбрал себе имя Франк. На его взгляд, оно звучало по-американски, и вдобавок он находил в нем что-то грозное. Сегодня ему пришлось ехать к черту на кулички и искать вонючий гараж в какой-то мерзкой дыре, чтобы забрать свою машину. Настроение от этого испортилось, он не понимал, почему фараонам лишь бы поизмываться над людьми, это же надо, помещать штраф-стоянки в таких местах, и почему, если у тебя угнали машину, изволь тащиться за ней сам, нет бы пригнать ее этим мудакам, работали бы получше, так машина стояла бы себе спокойненько на своем месте, в замечательном паркинге у самого дома. Черт побери! Все фараоны — мудаки, такой был вывод из этой истории. Сволочи, которых хлебом не корми, дай поизмываться над людьми. Черт! Франк добрался-таки до штраф-стоянки, один мудила-фараон спросил его: «Вам чего?» Он ответил: «Я за угнанным „Рено-4“». Тот же мудила протянул «а-а…» и нахмурился, на его лице было написано, что он кое-что знает, но, хоть стреляйте, не скажет. Франк спросил у мудилы-фараона: «Что там такое с моим „Рено-4“?» Мудила ответил: «Ничего, повезло вам, машины в угоне редко находят». Потом он позвал старого хрыча в синем комбинезоне, который храпел в углу. Хрыч в комбинезоне поднялся, чуть пошатываясь, от него разило машинным маслом и моющим средством для приборной панели. Мудила дал ему ключи от «Рено-4», хрыч посмотрел на них как-то невесело, будто наткнулся, читая некролог в газете, на фамилию школьного друга, потерянного из виду три десятка лет назад. Франку опять показалось, будто от него что-то скрывают, что за секреты тут у всех, от этого было как-то мерзко, нечто подобное чувствовали, наверно, последние люди в «Нашествии осквернителей». Было отчего испортиться настроению, будь он дома, нашел бы на кого сорваться и уж нагнал бы страху на мать, попробуй она только вякнуть «перестань, не говори так, не делай этого, у-у-уй, у-у-уй!» Тогда бы ему сразу полегчало. Но здесь, при всех этих мудаках, только попробуй, и приходилось держать в себе все эти негативные волны, от которых крутило живот, наверняка рано или поздно это кончится раком. Черт!
Хрыч в комбинезоне попросил его пройти за ним в дальний конец, куда поставили его машину. Всю дорогу он бормотал себе под нос что-то вроде «а-а, „Рено-4“, да уж, да уж, ну и дела, блин. Это же надо…» Вроде бы его тянуло на откровенность. Когда они подошли к машине Франка, тот спросил: «Да что не так с моим „Рено-4“?» Хрыч в комбинезоне посмотрел направо, потом налево, подошел поближе, так что в нос шибануло машинным маслом и моющим средством, и поведал ему шепотом: «На той неделе задержали на вокзале парня с большим приветом, он пытался сесть в поезд без билета. Парень-то сразу запаниковал да сразу все как есть контролеру и выложил, сказал, мол, хоть сейчас место покажет. Легавые наведались туда, куда он сказал, это в глухом лесу, и нашли трех девчонок, мертвых, в чем мать родила, да в таком виде, страх, наполовину съели их и затрахали. Один легаш прямо там сблевал, говорит, сколько служу, не видал такой жути». Франку эта история была до лампочки, он спросил «ну и что?» Хрыч ответил, еще понизив голос, «а то, что этот парень с приветом сказал, мол, он угнал машину, чтобы подбирать голосующих девчонок на автостраде. А машину-то он угнал как раз вашу, вот эту самую „Рено-4“, и всеми этими пакостями в вашей машине занимался».
Франк об этом сначала как-то не задумывался, забрал свою машину и поспешил подальше от этой дыры. Он приехал домой, в комнате матери орал включенный на полную громкость телевизор. «Я — река в Азии, приток Меконга, — разорялся ведущий „Вопросов для чемпиона“. — Пьер Лоти назвал меня „змеей, чей яд благоухает амброй“; на протяжении веков я был одним из главных судоходных путей, связывавших Монгольскую империю с ее самыми северными землями. В наши дни многочисленные плотины, перегородившие меня по всему течению, питают электричеством почти тридцать процентов деревень в районе Лонгина…» Ему была до лампочки эта река. Он с ног валился от усталости, представил себе материн аквариум с красной рыбкой, и настроение упало до нулевой отметки; он поднялся к себе и выругался, увидев, который час. Конечно, завтра он придет на работу разбитым, это будет видно, ему сделают замечание «а ну, не спать! Ночью занимайся чем хочешь, а здесь изволь не отлынивать!» Когда он засыпал, настроение было хуже некуда.
