котором сижу, и веревки, обмотанные вокруг меня, впиваются в кожу, удерживая мои запястья за спиной и крепко прижимая торс к стулу.
Борьба приводит лишь к тому, что веревка до крови натирает кожу, и у меня скручивает желудок, когда я понимаю, насколько это хуже, чем снова проснуться на складе братьев Ворониных.
Это плохо.
Очень, очень плохо.
Во мне поднимается паника, и я извиваюсь чуть сильнее, пытаясь нащупать хоть какую-то лазейку в тугих узлах, но ее нет. Мне некуда деваться.
Илья фыркает себе под нос, словно его забавляют мои жалкие попытки освободиться. Повернувшись ко мне спиной, он подходит к шаткому столу, стоящему неподалеку. Отсюда мне видно несколько выложенных на нем предметов, и я вытягиваю шею, чтобы приглядеться получше, и тут в груди начинает щемить.
Илья берет нож и поднимает его так, чтобы он блестел в свете голой лампочки, мотающейся над головой. Затем он возвращается ко мне.
– Я выслеживал ублюдков, которые убили моего брата, – поясняет он. Когда он говорит о Николае, его русский акцент становится резче, и я не могу поверить, что сначала приняла его за Мэлиса. – Мы не были особенно близки, но за кровь нужно платить кровью. – Он смотрит на меня сверху вниз, и в его темных глазах горит нечто зловещее. – Они хорошо скрыли свои следы. Я ничего не мог найти. Но потом они совершили одну ошибку.
Илья замолкает, словно ждет, что я спрошу, в чем была ошибка, или скажу что-нибудь еще. Но у меня во рту слишком пересохло, чтобы говорить, и я застываю на месте, ненавидя то, что чувствую под этим ужасным взглядом, направленным на меня.
– Они пришли за мной, – наконец говорит он, отвечая на вопрос, который я так и не задала. – Напали на меня в моем же собственном отеле. После этого мне удалось их выследить. Это было довольно легко, хотя они и думали, что им удалось скрыться.
С этими словами он подходит на шаг ближе, поднимая лезвие ножа. Я практически не дышу, кровь заледенела в жилах, я боюсь пошевелиться или даже вздохнуть.
Когда он проводит холодным лезвием по моей руке, разрезая ткань рукава рубашки, я чувствую, какое оно холодное. Сначала едва ощущаю острие, но, когда он добирается до моего плеча и царапает кожу, я резко вздыхаю.
Его грубоватое выражение лица не меняется, и он продолжает, опуская нож между моих грудей, разрезая рубашку и снова царапая меня.
Порезы неглубокие, но из-за них у меня будут шрамы, и по мере того, как он делает их все больше и больше, маленькие ранки начинают перерастать в огромные; с каждым вздохом я ощущая невыносимую боль.
Хуже всего то, что я знаю – он делает это нарочно. Пытается обнажить меня перед собой и в то же время причинить мне боль. Он делает надрезы настолько глубоко, насколько хочет, но может зайти гораздо глубже.
Он может разрезать меня на куски прямо здесь.
Может убить меня в любой момент.
Каждый раз, когда нож вонзается в кожу, мне приходится сдерживаться, чтобы не сдвинуться с места. Я не хочу шевелиться и помогать ему резать меня глубже. Не желаю истекать кровью в этом дерьмовом здании.
Илья продолжает говорить, поддерживая со мной односторонний разговор, как будто это обычный вторник. Его взгляд прикован к ножу и тем остаткам кожи, которые он еще не обнажил.
– Я разрабатывал стратегию, план по поимке убийц Николая. Хотел заставить их заплатить за то, что они сделали. Я наблюдал за их складом, пытался оценить их слабые места, и что же я увидел? Маленький олененок, сбегающий поутру. И вот она, возможность. – Из его груди вырывается хриплый смешок. – Ведь, как известно, маленьких оленят гораздо легче загнать, чем волков.
Произнося последние слова, он проводит лезвием по моему горлу, и я даже не смею сглотнуть, буквально удерживаемая страхом на кончике ножа. Но он не режет. Вместо этого он двигается вниз по другой моей руке, и я почти падаю в обморок от облегчения, что меня еще не убили.
Затуманенный взгляд Ильи скользит по моему лицу, и мне хочется отвернуться от него, но я не делаю этого. Он хищник, да, а я его жертва, но не стану вести себя подобным образом.
– И вот, я поймал тебя, – продолжает он. – У тебя есть информация, которая мне нужна, чтобы убрать этих людей, и ты мне ее дашь.
У меня кружится голова, в животе все переворачивается от явной угрозы, прозвучавшей в его тоне. Этот человек может легко убить меня. Может пытать до тех пор, пока я не расскажу ему все, что он хочет знать, все секреты, которые когда-либо раскрывали мне братья Воронины, а затем убить за причиненное беспокойство. После чего он отправится за братьями и, вероятно, победит. Они втроем будут драться как проклятые, но…
Я хочу отогнать от себя эту мысль, поскольку мне должно быть все равно. Я не должна ничего к ним чувствовать. Они сами виноваты, сами пошли на риск, который, по их словам, был приемлемым, если это означало, что они отомстят.
И теперь я в центре этого дерьмового шоу.
Острый кончик ножа Ильи разрезает мою рубашку так, что она сползает с одной стороны. Конечно, это та сторона, где шрамов больше всего, та сторона, где нервы настолько разрушены, что порезы не приносят такой уж сильной боли.
Взгляд Ильи задерживается на грубых участках зажившей кожи, и его губы кривятся.
– Ты испорчена. Никогда бы не подумал, что эти парни станут держать у себя такую сломленную, жалкую зверушку, – усмехается он.
На секунду он становится еще больше похож на своего брата, чем раньше. Я отчетливо помню, как Николай стоял надо мной с таким же выражением отвращения на лице в ту ночь, когда чуть не лишил меня девственности.
Меня охватывает тошнота, желчь отчаянно пытается пробиться к горлу. Ноздри раздуваются, когда я втягиваю воздух, стараясь не учащать дыхание.
Илья отступает, забирая с собой нож. Затем подходит к столу, чтобы взять что-то еще, и я понимаю, что это будет очередное орудие пыток. Только хуже.
Я дергаюсь в своих путах, извиваясь изо всех сил. Я не могу просто сидеть здесь и позволять ему это делать. Не могу просто сдаться.
Стул слегка покачивается от моих резких движений, и в этот момент я замечаю, что одна из ножек немного прогибается под моим весом. Стул кажется таким же старым и скрипучим, как и все остальное в этом месте, и я хватаюсь
