города.
— Старый центр, почти захолустье. И живут тут пенсионеры да тётки с детьми. Чего домой не идёте? — Я старалась говорить как можно ровнее и спокойнее, шок от реакции на этого человека ещё давал о себе знать.
Не ожидала я от себя такого! Да ещё Сонькин рассказ. Оказывается, жена Исаева — бывшая чемпионка по художественной гимнастике, татарочка с испанским именем Кларисса. Исаев ей многим обязан, она была с ним там, в застенках двух карликов. Видимо оттуда и ребёнок, обязательная программа благодарности за труды. А произвольная — это то, что перевернуло, перелицевало, разрушило мой мир. Но Соня не разделяла моего мнения на этот счёт. Она считала, что обстоятельства не всегда складываются так, как нам хочется. Ей ли не знать, дорогой подружке моей. И пыталась доказать, что нельзя строить жизнь, опираясь только на свои эмоции и чувства. У любых отношений есть две половинки, у каждой — своя правда, да и взгляд со стороны не помешает. И только, пропустив сложившиеся обстоятельства через сердце и разум, можно делать выводы. Причём, если это касается не себя любимого, мы разводим мосты на раз. Ну а уж, если затронуто наше эго, тут мы становимся намного прагматичнее, методично расставляя всё по полочкам. Но вот этого, как раз, и не получалось, полки под названием «Исаев» в моих запасниках не было. Потеряв Мишкиного ребёнка, последнее, что связывало с ним, я закрыла дверь на семь запоров. Правда каждый следующий за первым замок закрывался вместе с моей кровью и плотью. Бог послал мне Динку, маленькую мою монголочку, копию своего отца, тоже оставшегося в той жизни. Сколько их у меня, этих жизней? Ну, не кошка же, Лиза Романова. А кто? Внешне, очень даже симпатичная мадам, изнутри представляла собой комок намотавшихся в беспорядке разноцветных жизненных нитей. И только одна красная — дочка. А остальные — неважно, лучше не заморачиваться, ничего хорошего из этого не получается. Вот и сейчас…
— Дома нет никого, жена с дочкой в пансионате, а я, с некоторых пор, не очень люблю находиться один. Как живёшь, Лиза?
Я вздрогнула. Уже же спрашивал. Но тон, которым он произнёс этот вопрос сейчас, отозвался в моей душе камертоном, тренькнуло что-то под сердцем, заныло. Какой чёрт принёс этого бойца жизненных единоборств? Не видела его, и жила, правил не нарушала. Нет, явился, свои порядки устанавливать!
— Самое время поговорить об этом. Что, вдруг? Заскучали без жены? Налево потянуло? Это не ко мне, уважаемый! Герда, домой!
— Зачем ты так? Жизнь продолжается, несмотря ни на что. Чего ты злишься? Ты же сама так решила, так чего уж теперь. Как сложилось, так и сложилось. Просто, мне не всё равно, я держу вас с Соней в поле зрения, вы мне не чужие. Не лезу в глаза, наблюдаю издалека. Вот и сегодня…
— Вы следите за нами? Очень интересно. А по какому праву?
— По человеческому. Несмотря на то, что ты отказалась от меня…
— Я? А было от чего отказываться? Так, всё, какое-то ночное умалишённое рандеву. Домой, домой!
Сна, как не бывало. О каком отказе идёт речь? Что сложилось, как сложилось? Я, явно, чего-то не знаю. А нужно ли теперь? Проворочавшись полночи, кое-как уснула. Но с этого дня моя жизнь изменилась, я ощущала себя как микроб под микроскопом. Не часто, но с настырной периодичностью Исаев появлялся в поле моей видимости, один, или с дочкой, или даже с женой и дочкой. Они выглядели очень гармоничной парой: фигуристая гимнастка, плавно двигающаяся в пространстве, и исполин с лицом, хранящем следы боевых заслуг. Он нежно поддерживал женщину за тонкую, гибкую талию, а на другой руке висела малышка с тёмными глазами папы, но с разрезом — в маму. Пятьдесят на пятьдесят, пополам от обоих родителей. Чего не скажешь о моей Ахметовой, подобравшей за своим отцом все крошечки, кроме цвета глаз. Но какая красотка, необычная, с миндалевидными зелёными глазками, ярким ротиком и чудным весёлым нравом. Радость моя, смысл жизни Елизаветы Романовой, балды и неумехи, ничего не понимающей в жизни.
Как-то вечерком Соня вызвала меня на разговор. Мы расположились в любимой беседке во дворе, детвора рядом в песке с пасочками и ведёрками. Они могли так заниматься часами, показывая друг другу свои достижения. Начав издалека, про посевную и прогноз погоды, моя подружка неожиданно выдала целую тираду, видимо, накипело.
— Лиза! Я очень люблю тебя! Ты знаешь, что стала близкой и родной мне, и я считаю тебя своей сестрой. Помню, помню, при каких обстоятельствах, и не забыла твоё дурацкое: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Ты стала очень категорична, развешиваешь ярлыки направо и налево, отсекаешь все попытки помочь тебе и морально, и материально, и физически. В чём дело? Появление Исаева радикально поменяло тебя, ты злишься? На кого? На него?
Сговорились они, что ли? Ну чего мне злиться, ведь всё давно разобрано на атомы, пройдено до последнего миллиметра, прочитано до последней буковки.
Когда я вернулась в родной город, меня встретила Софья Мостовая. Мы с ней перезванивались, я знала, что Матвей вытащил её, выиграв суд вчистую. Ходили слухи, что к этому делу приложила руку Клавдия Канарейкина, наша сокамерница, мадам Икс. К тому моменту вся банда была уже на нарах, методы их преступных действий разгаданы, вся сеть разрушена, невиновные отпущены. Я ничего лишнего не спрашивала, Соня тоже не лезла в душу, на чём и взросли ростки наших отношений, переросших в дружбу, а потом и в родственную связь двух сестёр. Ежедневные заботы сильно напрягали, мы почти не отдыхали, каждой хватало трудов праведных. Видимо, пришло время поговорить по душам, тем более что и мне было, что сказать.
— Злюсь? Наверное, я не задавалась этим вопросом, но со стороны виднее. Сильно заметно?
— Да, иначе бы я не завела разговор. Мы с тобой не любим ворошить прошлое, но оно с нами, как со мной Павлик, а с тобой — Мишка, с одной лишь разницей… Ну, ты понимаешь, о чём я. Безысходность положения рулит моей жизнью, но любовь никуда не делась, я люблю Павла, даже ещё больше, чем раньше. Не знаю, как это объяснить, но я ощущаю его, он живёт во мне, подсказывает, предостерегает, я всё время с ним советуюсь, автоматически, уже и не замечая, воспринимая, как должное. Это — невидимая сторона моей жизни, но огромная, на пол сердца. А открытая её часть распределилась между сыном, мамой и тобой, Лизочек! А твоя? Я ещё
