— Тогда, мой друг, не смаковал ты здесь Перед юнцами фразу о победном вздоре… Ложь старая: «Dulce et decorum est Pro patria mori»[1]. Уилфред Оуэн. Dulce et Decorum est
Глава первая
С лицом унылым, как ненастье за стеклом, Сонни Каугилл смотрел в окно своего дома в Скарборо. В тот день даже тот, чье прозвище отражало его солнечный нрав[2], не мог найти причин для радости. Погожая осень 1946 года осталась далеким воспоминанием. Рождество было не за горами; ноябрьская непогода предвещала скорое наступление зимы.
В доме царила тишина: он стал совсем не похож на дом его детства, когда во время приготовлений к семейным праздникам огромный особняк оглашался криками слуг, лошади, везущие экипажи со станции, стучали копытами по булыжной мостовой, а гостей встречал дворецкий.
Сонни с улыбкой взглянул на своего внука Эндрю — тот сидел у его ног и рисовал картинку. В коридоре зазвонил телефон.
— Дедушка, кто бы это мог быть?
— Не знаю, Эндрю. Джордж скажет.
Дверь гостиной открылась, и вошел Джордж, дворецкий.
— Прошу прощения, мистер Сонни. Миссис Каугилл просят к телефону.
Эндрю встрепенулся.
— Какую именно? — спросил он и усмехнулся своей же шутке.
— Вашу маму, маленький господин Эндрю, — ответил Джордж и подмигнул мальчику, пытаясь держаться по струнке, как положено дворецкому.
— Она на кухне! — хором ответили дед и внук.
— Спасибо, господа. — Джордж тихо затворил за собой дверь.
Через несколько секунд она вновь распахнулась, и в комнату влетела Дженни Каугилл.
— Он возвращается! Эндрю, папа возвращается!
Сонни вскочил; его сноха бросилась обнимать сына, а в комнату вошла вторая миссис Каугилл, желая узнать причину неожиданного переполоха.
Сонни протянул руки и обнял жену.
— Рэйчел, дорогая, он возвращается. Марк возвращается домой.
Это была единственная хорошая новость за долгое время. Судьба распорядилась так, что их сын Марк прошел всю войну без единой царапины, но в последний день перед окончанием военных действий получил вражескую пулю. Он долго лежал в разных госпиталях, и вот наконец лечение подходило к концу. С тех пор как его перевели в больницу недалеко от дома, Дженни регулярно его навещала и терпеливо выслушивала рассказы о бессмысленности кровопролития и увиденном на войне, хотя кое о чем он, конечно, умалчивал. Марку повезло больше остальных: он стал тем, чье физическое и психическое здоровье со временем полностью восстановилось, но главное, он сумел вернуться домой к Рождеству.
— Эндрю, пойдем. Расскажем обо всем бабушке. — Дженни с сыном выбежали из комнаты, держась за руки, и пошли на кухню, где по-прежнему заправляла Джойс, уже много лет служившая кухаркой в доме на мысе Полумесяца.
Рэйчел улыбнулась Сонни.
— Какая чудесная новость. — Рэйчел утерла слезы, повернулась, чтобы уйти, но встала на пороге.
Посмотрев на мужа, она впервые заметила, что Сонни стал выглядеть на все свои пятьдесят четыре года. Война оставила след на всех членах семьи.
— Я заварю чай, если смогу пробиться на кухню. Ты будешь? — Рэйчел решила не касаться серьезных тем, чтобы Сонни не впал в задумчивость. В последнее время его часто можно было застать в угрюмом молчании.
Сонни улыбнулся.
— С радостью. Но не думаю, что тебя пустят на кухню, несмотря на то что дочь нашей кухарки замужем за нашим сыном. Это территория Джойс, и ты знаешь, как ревностно она ее оберегает. — На лице Сонни на миг промелькнула его прежняя счастливая улыбка. — Теперь, когда мы уверены, что Марк наконец вернется домой, жизнь должна наладиться.
Джойс Холгейт, мать Дженни, устроилась кухаркой в дом на мысе Полумесяц в 1921 году, овдовев в Первую мировую войну. Она привезла с собой дочь. Предыдущая кухарка и дворецкий решили уйти на пенсию и после долгих лет работы бок о бок удивили семью, внезапно сочетавшись браком.
Теперь Джойс считалась членом семьи, и они с Рэйчел вместе заведовали хозяйством. Им помогала домработница, которая не проживала в доме постоянно, и дворецкий Джордж. В юности, когда Каугиллы только переехали в Скарборо — это было в 1897 году, — Джордж служил у них разнорабочим. Дворецким он стал после выхода на пенсию предыдущего джентльмена, занимавшего этот почетный пост; с тех пор миновало немало лет, и Джордж пользовался у хозяев большим уважением. Сонни выделял определенную сумму на ведение хозяйства и дальше уже не вмешивался в дела; он не знал, какое жалованье получают слуги, — этот деликатный вопрос находился в полном ведении хозяек дома. Хотя пятерых слуг с проживанием, как в прежние времена, Каугиллы, само собой, больше не содержали.
Дверь закрылась, и Сонни взглянул на фотографию в рамке на подоконнике. С нее торжествующе смотрел юный игрок в крикет с серебряным кубком в руках, и Сонни вновь вспомнил то страшное ощущение пустоты, что испытал, когда при отчаянном бегстве британской армии с Крита его младшего сына объявили «пропавшим без вести, вероятно, погибшим».
В последние годы Первой мировой войны сам Сонни тоже числился «пропавшим без вести, вероятно, погибшим», но спустя четыре года нашелся живым. Однако Сонни не надеялся, что в случае с Билли история повторится. Иногда ему казалось, что лучше бы в донесении было написано, что сын мертв. Формулировка «пропавший без вести» заставляла хоть немного верить, что он вернется, хотя все свидетельствовало, что надежды нет. Вина навалилась на Сонни, как будто горя от потери Билли, выпавшего на их с Рэйчел долю, было недостаточно. Он часто спрашивал себя, что было бы, если бы он не выжил и не вернулся; тогда Рэйчел не мучилась бы сейчас от горя, которое
