время меня раздражает в Роне — все. Как он ходит, говорит, смеется... как он дышит! При одном виде этой обезьяны — сжимаются губы.
При этом ревности не чувствую. Одно раздражение. Вот и сейчас. Смотрю на его поцелуй с Ингой — и ничего не екает внутри.
Нет, я злюсь на обоих! Это верно. Ну а дальше что? Пустота. Неужели смирился? Или просто разлюбил Ингу? А я ее любил? По-настоящему? Или это была надуманная любовь?
Тонны мыслей терроризируют мозги. Устраивать захват они предпочитают ночью, так что сложно вспомнить, когда последний раз я нормально спал.
Я устал. Устал обнадеживать себя. Устал смотреть на Ингу в объятьях Рона. Устал от проклятого дома сорок семь.
В глазах мельтешит. О затылок что-то стукнулось.
— Прости!
Оборачиваюсь. В руках Илария синее йо-йо с изображением торпеды.
— Тебе десять лет? — рычу я, потирая ушибленное место.
— Прости, прости, — щебечет Иларий, расстроено поглаживая мое плечо. — Мне было десять, когда я обожал эту игрушку. Знаете, меня преследует сильная ностальгия. Видимо, дело в новогодней атмосфере. Хочется достать старые вещи и куда-то вернуться. Знать бы куда… Надо бы подобрать себе хобби.
— В шкафу уже кладбище твоих хобби, — возмущается Рон, пока Инга треплет котенка за ухо. — Что дальше? В куклы начнешь играть?
— Кажется, там есть коллекция игрушек прошлого века, — вспоминаю я.
Инга укоряет нас:
— Оставьте человека в покое. Старики брюзгливые.
Она чмокает мурчащего котенка, встает на цыпочки и целует в нос Рона, после чего шагает мимо меня к галдящему телевизору.
Я ем имбирный пряник. Стараюсь не рассыпать крошки. С появлением Инги помойка в доме превратилась в хирургическую палату, мусорить стало физически наказуемо. Крошка упала — Инга тряпкой отхлестала. И крикнуть на нее не выйдет. Рон накинется. Буйвол, гребаный!
Это фетиши Инги. Любовь к порядку и нравоучения — похвальные качества, да, однако действуют на нервы.
Когда Инга выключает телевизор, отмечаю, что там шли новости, где ведущий сын Рона. И с чего вдруг Инга не хочет их смотреть? Ревнует к сыновьям? Или не хочет расстраивать любовника в канун праздника? Мозг женщины — рукопись Войнича, которая была написана на неизвестном языке и на протяжении веков люди безрезультатно хотят расшифровать текст и странные картинки на ее страницах. Тысячи лет прошли, а логика женщин остается загадкой. Они сами-то себя понимают? Сомневаюсь.
Например, зачем Инге Рон? Почему он вообще ей нравится? Когда есть я. Нет, поверьте, это не высокое самомнение! Разве что чуть-чуть... Ладно, вычеркнем меня из уравнения. Смысл не поменялся. Куда логичнее влюбиться в Илария — он красив и галантен, а гиппопотамской мордой Рона людей пугать до смерти. Последнее время кажется, что мне лишь хочется так думать (примерно с того момента, как я стал окучивать ведьму).
Отхлебываю кофе и провожаю взглядом объект своих размышлений. Рон, под руку с Ингой, выходит из гостиной.
Ну хорошо.
Забыть, что я его ненавижу, выжечь из памяти список отвратительных привычек и все мои представления о мужской красоте — и что остается? Высокий, мускулистый. Намного выше и шире меня. Манеры не императора, но и не чудовища из канализации. Обычный. Каких сотни. Не красавец, но и детей испугать не выйдет.
И все-таки ревность...
— Рекс, — зовет Иларий, дергает мой рукав.
По лестнице спускается Сара.
— Ты был прав, Лари. Запах от елки чудесный, — снисходит ведьма, потягиваясь и поправляя на голове красную бандану.
Растрепанные волосы. Грязное пятно на носу. Заляпанная юбка. Ведьма выглядит, как домовенок из закопченной трубы, и явно выползла из тайной башни. Варила очередное зелье? Не успеваю я открыть рот, Иларий обращается к Саре первый:
— Получилось?
— А могло не получиться? Все прекрасно.
Иларий воодушевлено хлопает в ладоши, а заметив мою поднятую от изумления бровь, поясняет:
— Речь о моем рождественском подарке, не заморачивайся.
Я отмахиваюсь (не до его выходок сейчас), смотрю на свой рыжий спасательный круг. Сара тоже переводит взгляд на меня, откидывает волосы. Склянки в ее руках опасливо звякают.
Я невольно улыбаюсь. Помогаю ведьме отнести колдовскую посуду до раковины.
— Любовное зелье варила? Поверь, тебе достаточно скинуть платье. И я твой.
С надеждой жду остроту в ответ, но получаю что-то похожее на легкую улыбку — та гримаса, когда человек ничего против тебя не имеет, но и разговаривать не желает, поэтому учтиво приподнимает уголок рта.
Гадство!
— Оставь эти фантазии для своей правой руки.
Все-таки отшила. Отлично, контакт идет.
— Хочешь печенье? — тяну Сару к столу. — Сам испек.
— Сам... что? Ты здоров?
— Не уверен. Вылечишь? Есть отличный способ от всех хворей... горизонтально-постельный.
Ведьма выкатывает глаза и выскальзывает из-под моей руки.
— Не сейчас, я занята.
— Чем? Я помогу.
Преграждаю путь.
— Я готовлюсь к встрече с ковеном. Не путайся под ногами.
— К чему там готовиться? Всех баб в округе разогнать, чтобы Виса их по прибытии не сожрал? Зачем ты его вообще приглашаешь? Он псих!
— Он мой друг.
Сара отпихивает меня.
Не в этот раз, дорогая!
Я стопорю ее — безрезультатно, — настаиваю, что без меня ей не справиться — она убегает, — пытаюсь остановить — она перепрыгивает через диван, не без изящества падает, вскакивает и торопится на второй этаж с видом, будто каждый день так по дому передвигается. Я чешу затылок. Грохот. Звон. И тишина. Ведьма что-то завалила по пути. Вероятно, вазу.
— Нет, ты видел? — рявкаю, скидывая на пол тарелку печенья. — Она избегает меня!
Иларий выходит из анабиоза и пожимает плечами, начинает собирать печенье с пола.
Я вновь пинаю тарелку. Поведение Сары похищает время! Надо срочно исправлять ситуацию, иначе можно ложиться во дворе и посыпать себя землей.
Пока я нервно топаю, Иларий складывает печенье в банку и садится за гитару, по комнате расползается лиричная мелодия.
Я валюсь на диван, закидывая ногу на спинку. Голова раскалывается. Всю ночь не спал. И сейчас не засну. У меня всегда так, когда есть срочное дело. А здесь — вопрос жизни. Куда важнее? С ужасом вспоминаю, что если мне удастся вернуться, Инга останется в этом проклятом доме навсегда. По моей вине...
Настроение портится вдвойне. Я не могу защитить ни себя, ни дорогих мне людей.
— У тебя была девушка? — спрашиваю я.
Струна под пальцами Илария мерзко дребезжит.
— Девушка? — уточняет он. — М-м-м... когда
