узы крови…
Что ты делаешь сегодня? Счастлив ли ты, дитя мое? Много получил подарков?
Если бы ты был здесь, в Нагасаки, мы с Судзуки-сан приготовили бы тебе сегодня осэкихан, традиционный красный рис на день рождения…
ГЛАВА 2
На небольшом холме на окраине Нагасаки стоял скромный деревянный дом, коричневый с белым. Перед ним был пруд с карпами и росла сакура, которая каждую весну покрывалась великолепными розовыми цветами. Остальное время года она стояла безмятежная, но однообразно зеленая.
Прямо под ветвями сакуры расположились каменные скульптуры: западная женщина с младенцем на руках, в духе Мадонны, и легкомысленные танцовщицы в европейской одежде; все они совершенно не сочетались с традиционными японскими домом и садом. Эти статуи владелец дома Мицуэ Койва получил в благодарность за услугу от одного европейского купца, чей корабль месяц простоял в Нагасаки несколько лет назад. Они были радостью и гордостью Мицуэ, считавшего их окном в мир за пределами Японии.
Мицуэ, респектабельный торговец, хорошо обеспечивал семью, но никто толком не знал, чем он торговал, и не удосуживался спросить. В возрасте двадцати пяти лет он, повинуясь обычаям, женился на подруге детства Сатиё, прежде чем родители успели навязать ему невесту по своему выбору, и у молодых один за другим родились трое детей: два мальчика и девочка, — после чего Сатиё твердо решила, что ее телу нужно отдохнуть от деторождения.
И хотя все завидовали тому, какие у Мицуэ крепкие, здоровые сыновья, продолжатели рода, любимицей его была красавица дочурка Мика.
Однажды ленивым воскресным днем, когда Мицуэ смотрел, как дочь танцует вокруг каменных скульптур в саду, ярко-желтая бабочка опустилась ей на волосы, точно лента.
— Смотри, папа! — воскликнуло дитя. — Я теперь Тёо-Тёо, бабочка!
— Отныне и будешь ты Тёо-Тёо, — торжественно провозгласил Мицуэ в тот прекрасный весенний день, когда сакура только начинала цвести. Он и представить себе не мог, что когда-нибудь это легкомысленное прозвище превратится в Чио-Чио-сан и будет греметь далеко за пределами Нагасаки по всему миру, который никто из них так никогда и не узнает.
Бабочка поднялась с головки Тёо-Тёо, покружила немного и как ни в чем не бывало улетела, словно выполнив свою задачу окрестить девочку. Та побежала за ней, не желая терять новую подружку, но бабочка скрылась в кустах.
Малышка разрыдалась, и успокоило ее только появление матери с любимым десертом из красной фасоли — десертом, о котором взрослая Тёо-Тёо-сан будет вспоминать: «Тает во рту и невыразимо сладко течет по горлу».
Сатиё ясно дала понять, что ей не нравится новое прозвище дочери, намекающее на слабость и ветреность.
— Нечего вкладывать ей в голову легкомысленные идеи, Мицуэ, — сказала она с укором. — Мы с тобой приземленные и практичные, такими должны расти и наши дети!
Так Тёо-Тёо стало тайным именем, которым пользовались только Мика с отцом.
Каждый день Мицуэ уходил по делам, оставляя Сатиё заниматься хозяйством и приглядывать за детьми, занятыми своими забавами. Она не разрешала им играть на улице с тех пор, как в Нагасаки стали приходить иностранные корабли с западными мужчинами и изредка женщинами, — обычно эти корабли задерживались на неделю, а потом шли дальше. Но однажды в Нагасаки прибыл корабль с группой людей на борту, которые начали искать себе землю для поселения, и стало ясно, что они не намерены уплывать в ближайшее время.
— Они называют себя христианскими миссионерами, — сообщил Мицуэ. — Говорят, они хотят построить здесь церковь — так называются их храмы — и распространять христианство в Японии.
— Но почему в Нагасаки? — запротестовала Сатиё. — Мы живем тут мирно, наши дети в безопасности. Нам не нужно, чтобы какие-то чужаки приплывали сюда и проповедовали свой образ жизни. Мы и так счастливы, зачем нам что-то менять?
— Но они помогают развитию торговли: покупают дома, ходят в рестораны и бары, — ответил Мицуэ. — Так что есть и положительная сторона.
— И все же из этого не выйдет ничего хорошего, — настаивала на своем Сатиё. — Посмотри, сколько гейш развелось из-за них! Стоит только заглянуть в район Маруяма, и сразу становится видно, как изменился наш город!
Мицуэ не стал с ней спорить. У него хватало забот из-за неудавшейся сделки, грозившей ему разорением. Никто не должен был знать, что он потратил все деньги, взятые в кредит, на закупку товаров для растущей общины иностранцев, а корабль, который их вез, затонул.
«Этого не должно было произойти, — стенал Мицуэ. — Я мог продать этот груз чужакам за тройную цену, выплатить ссуду и получить неплохой доход».
С тяжелым сердцем наблюдал он за своей семьей, мирно отдыхающей после ужина возле теплого очага в их скромном, но уютном доме. Вдруг его и дальше будут преследовать неудачи и дом отберут за долги?
Мицуэ смотрел, как его любимица Тёо-Тёо играет с братом, и у него сжималось сердце. Что будет с ней, если они лишатся крова? Ей только-только минуло шестнадцать, и он гнал от себя мысли о том, как это милое невинное лицо омрачат тревога и смятение, если ее мир внезапно рухнет.
Он решил, что завтра пойдет к кредиторам, станет умолять дать ему больше времени, чтобы расплатиться с долгами, и для этого, если потребуется, даже устроится работать на чужаков, как бы ни возражала Сатиё. Мицуэ не знал, что еще предпринять.
А главное, Тёо-Тёо не должна была догадаться: Мицуэ не выдержал бы вида печали и тревоги на ее ничем не омраченном прекрасном лице.
ГЛАВА 3
— Как ты мог довести нас до такого? — плакала Сатиё. Она рыдала целыми днями, и даже дети выглядели обеспокоенными и испуганными. — Говорили тебе: не приближайся к этим чужакам, не навлекай позор на семью!
Она отлучила его от спальни, и ему пришлось спать на тонком футоне[1] в гостиной, а Тёо-Тёо каждый вечер сидела подле отца, молча утешая его.
Каждое утро Мицуэ отправлялся к причалу и помогал разгружать корабли, ежедневно прибывавшие в порт. Оставив гордость, он храбро принял на себя этот позор: из преуспевающего купца превратился в портового грузчика, чтобы выплачивать долги и покупать еду для семейного стола.
У юной Тёо-Тёо каждый вечер болело сердце при виде того, как отец возвращается домой и держит покрытые мозолями руки в тазике с теплой водой; изможденный, в грязной одежде, пропахшей потом от тяжелого труда.
— Неужели нет ничего, что я могла бы сделать, чтобы приносить деньги в семью, — жаловалась Тёо-Тёо брату. — Я чувствую себя такой беспомощной, когда вижу, как тяжело приходится
