Я переходил от одних к другим, оставаясь одиночкой.
Одиночкой, который нуждался в других людях. И у меня уже было огромное желание Другого. Я общался с американцами, которые были в то время Другими в Шатору. У них были огромные машины, блестящие ботинки, от них приятно пахло мылом. В восемь лет я покупал у них сигареты и виски. Потом ехал к алжирцам, которые тоже были Другими в Шатору, чтобы предупредить их, когда узнавал, что намечается погром.
Еще я много времени проводил на вокзале. Мне нравилось смотреть на людей, которые куда-то уезжали, на тех, кто возвращался, и тех, кто их встречал. Глядя на эти лица, я сам становился путешественником. Иногда я брал билет на причал, чтобы сделать вид, что откуда-то возвращаюсь. Рисуясь, терялся в толпе, готовый что угодно кому угодно наплести.
Я целыми днями болтался на улице, постоянно зависал у кого-то дома, в любое время суток.
Не то чтобы я искал семью, – меня вело любопытство.
Дома никто обо мне не заботился. Поскольку все знали, что спицы меня не доконали, было ясно, что я все переживу. Так что меня просто оставили в покое.
Я никогда не видел в том неприятия, только доверие.
Свободу.
И всегда умел этим пользоваться.
Здесь, как и там, в Другом.
Я не доверяю образованию, как и любому виду обучения.
Ребенка надо любить и оставить в покое.
Быть любимым – единственное, что дает свободу, силу.
Образование может сделать тебя придурком, обременить.
Худший из всех путей – у тех, кого не любили, а лишь воспитывали.
Что до меня, мое воспитание можно назвать подзаборным. И это здорово. На помойке можно найти все что угодно.
Если тебя любили, у тебя достаточно сил воспитывать самого себя.
Быть другим.
Ребенок – всегда поэт.
Зло – это то, что противится нашим детским чувствам.
Все, что омрачает нашу поэзию.
Дети должны просто жить. Мы ничего не можем им навязать, мы ничего не должны им навязывать, тем более то, что нужно нам. Их сразу видно: детей, что пребывают в радости, и тех, кто целиком во власти родителей. Тех, кто живет своим настоящим, и тех, кому их настоящее не принадлежит.
Ребенок должен найти собственные ответы.
То есть отвергнуть родительские.
Все готовые ответы.
Это проза, которая только иссушает его поэзию.
Вопрос должен вести его к следующему вопросу. Как в Талмуде, этом великолепном букете вопросительных знаков.
Ребенок должен идти своим путем. Путем, который приведет его к самому себе.
Поэтому мы должны оставить его в покое.
Позволить ему разрушать тебя, – потому что, хочешь ты того или нет, твой ребенок тебя cломает. Во всяком случае, надо желать, чтобы у него получилось. И чем быстрее он тебя сломает, тем лучше, потому что тем быстрее в глубине души он тебя восстановит. На свой манер. С того времени, как обретет свое Другое.
Мой детский взгляд не изменился.
Возможно, белки немного пожелтели из-за ставшей более хрупкой печени, но это все.
У меня все то же желание узнавать, с теми же интересом и радостью.
Та же невинность младенца.
Тот же детский аппетит. Сегодня, как и вчера, мне по-прежнему хочется быть немного вне закона, то есть свободным. Взрослые всегда раздражают меня своими правилами и границами.
Я не верю в мудрость. Не верю в опыт. В капитал, который накапливался годами и который мог бы сделать нас лучше. Я не хочу ничего развивать. Не хочу считать как бухгалтер.
Что мне нравится, так это свежесть. Быть эфемерным.
В это мгновение и в следующее.
Если у меня и есть какой-либо талант, так это быть свободным.
Я не хочу рассуждать, никогда, – только открываться.
Открываться и принимать.
Часто говорят, что во мне есть колдовская, животная сила, особый нюх.
Я довольствуюсь тем, что наблюдаю за людьми, которые меня окружают, прислушиваюсь к ним.
Мне нравится жить, наблюдая за тем, как живут другие.
Оглядываясь по сторонам.
Оставаясь открытым.
Позволяя тянуться нити.
Обращаясь ко всем существам, чтобы вникнуть в бытие всего сущего.
Моя жизнь – всего лишь взгляд.
Я смотрю на окружающий мир и тех, кто в нем обитает.
Я наблюдаю другие процессы, другие времена.
Я есть то, что вижу и чем живу.
Вместо того чтобы прислушиваться к себе, зацикливаться на своих трудностях, страхах и тревогах, я предпочитаю жить.
То есть слушать не только себя, но и кого-то еще.
Того, кто сделает меня другим.
Если я останусь там, внутри себя, замкнутым, я стану похож на засыхающее без воды растение, завяну и умру.
Я всегда ненавидел все внутреннее, это напоминает мне Министерство внутренних дел. Я предпочитаю внешнее, других людей.
У меня даже и дома нет, – просто проходной двор.
Дом – это когда супружеская пара, дети. Или фамильный дом. А я всегда в разъездах. Без чемодана, без багажа.
Ни тут, ни там.
Я никогда не останавливаюсь.
Остановиться – значит умереть, ввергнуться в старость, а так стареть я не хочу.
Когда я в движении и ничто меня не стесняет, я вновь чувствую удовольствие от жизни, от желания жить.
Это не бегство, это вызов. Зов жизни.
Жизни, которая всегда так меня впечатляет.
Потому-то я и остался бродягой. Человеком, который просто проходит мимо.
И который всегда отправляется в Другое.
В Другое, которое идеально мне подходит.
Спицы в мамином животе, мне еще случается их ощущать.
Эти уколы, – мне необходимо бежать от них, чтобы выжить. Моя необузданность, мои выходки, скитания… они всегда со мной, мои спицы. И каждый раз возвращается старый рефлекс – от них увернуться.
Увернуться от нарциссизма, который пытается запереть меня в себе.
Не задерживаться в этих состояниях, не ощущать их веса и уколов. Не оставаться в этом. Но предоставить себя – себе. Избавляясь от своих бесов, от жестокости, от неприятия, идя навстречу чему-то еще.
Любви.
Нельзя вступать в жизнь через насилие. Насилие упраздняет жизнь, оно все упраздняет.
Любовь, напротив, это то, что позволяет забыть себя. Открыть себя другому, без остатка, отдаться, даже став уязвимым, плевать, это часть любви.
Тогда я не говорю о Христовой любви, не принимаюсь скулить: «Почему ты меня бросаешь?» Нет, никто никогда никого не бросает. Всякий раз мы бросаем самих себя. И можем любить в одиночку, продолжать любить – или разлюбить.
Я никогда не обвиню кого-то в том, что меня бросили. Для любви мне никто не нужен. Никто, кроме меня, не может перестать любить, отпустить себя, начать обжираться, напиваться, орать.
Путь к выживанию – никто не найдет его для меня.
Чтобы ступить на него, надо начать уходить.
Уходить от себя.
Уйти в Другое.
Туда, где я снова могу принимать. Принимать и любить.
Обновиться, чтобы любить сызнова.
В себе, как и в других, нужно любить все, что переливается через край, все, что выходит за пределы, все, что ускользает, все недостатки, слабости и ошибки.
Все это вещи, которые делают нас людьми.
Не стоит этого бояться.
Вот почему я люблю изобилие, излишества, люблю трагедию, комедию, люблю идти до конца, даже
