Борисов так увлекся стихотворчеством, что поэзию стал считать своим истинным призванием. Его кумиром был и остался Александр Блок. Начинающий поэт не пропускал ни одного литературного вечера с участием Блока, но долго не мог решиться отдать ему на суд свои стихи.
* * *
Всерьез Леонид Борисов занялся литературной деятельностью в 1921 году, когда, еще при жизни Блока, был принят в союз поэтов и роздал друзьям и знакомым сборничек стихов «По солнечной стороне», размноженный на машинке в количестве 65 экземпляров. Неожиданно для автора его самодельное «издание» вызвало отклики в печати. Критики признали Борисова поэтом, «подающим надежды». Его лирические стихи на протяжении целого десятилетия появлялись на страницах тонких журналов. Печатал он также эпиграммы и литературные пародии, выпустил отдельной книжкой детскую сказку в стихах. Однако это были всего лишь пробы пера. Как стихотворец Борисов не получил признания, хотя поэтом он остался навсегда благодаря счастливой способности своей любое жизненное впечатление претворять в художественный образ.
Впрочем, стихи он писать не переставал, хотя печатал их все реже и реже.
Вот, например, жизнерадостный лирический экспромт о любимом ленинградском пригороде Борисова — Дудергофе, с которым у него связано много дорогих воспоминаний. Эти строки написаны в 1932 году:
За Лиговом — Горелово, а дальше, между Красным,
Когда-то полустанок был, да нет его теперь…
Гляди в окно вагонное растерянно и страстно,
Да голосу далекому, как женщине, поверь.
За Красным остановка, гудок и замедление,
И поезд разговорчивый опять бежать готов,
И вот навстречу озеро, палатки, сосны, пение,
И вот он — синий, маленький, хороший Дудергоф!
Все то же: та же станция, и так же пахнет травами,
И рельсы загорелые косым огнем горят,
Мороженщики, ягоды, стрекозы над канавами,
И небо неспокойное, как двадцать лет назад.
Однако в творчестве Борисова, талантливого беллетриста, стихи не столбовая дорога, а боковая тропинка, которая вывела его в конце концов на главный жизненный путь.
* * *
Так часто бывает: после затянувшегося литературного ученичества писатель «вдруг» выпускает самобытное зрелое произведение, выполненное рукою не подмастерья, а мастера. Такая вот «кристаллизация» творческих возможностей произошла у Борисова во время работы над романом «Ход конем», который, по сути дела, и ввел его в литературу. Роман был замечен Горьким и удостоен его похвалы. В письмах к Ромену Роллану, Леониду Леонову и другим адресатам Алексей Максимович оценил «Ход конем» как вполне самостоятельную вещь с интересным сюжетом и яркими характерами.
Уже в этом первом значительном произведении Борисов проявил себя как художник, обладающий высокоразвитым чувством красоты слова.
«Добрая воля всех звезд, всей вселенной подарила нам сладостный дар — язык, и любое слово на губах наших зацветает плотными лепестками столетника». Эти слова из романа «Ход конем» — не просто метафорически выраженная мысль, но и своего рода творческое кредо Борисова. Как знаток русского языка и художник слова, выработавший свой индивидуальный стиль, Борисов — последователь большой литературной традиции, выученик таких первоклассных прозаиков, как Бунин, Горький и Куприн.
У каждого сложившегося писателя есть свои излюбленные темы, навеянные либо непосредственными жизненными впечатлениями, либо какими-то особыми интересами и пристрастиями. В творчестве Борисова громче других звучат две повторяющиеся темы, связанные с изображением реальной жизни и жизни, отображенной в искусстве. Первая воплотилась в цикле автобиографических и мемуарных произведений, вторая — в повестях и рассказах, посвященных писателям и композиторам.
«Весьма возможно» и «Сеанс окончен» — так называются автобиографические повести о детстве, написанные еще в тридцатых годах. Правда, Миша Басков и Леонид Борисов не одно и то же лицо, хотя в основу повествования положены реальные жизненные факты. Тревожная предреволюционная обстановка, события 1905 года и годы реакции — все это Борисов хорошо запомнил и показал глазами мальчика из трудовой рабочей семьи. В судьбе родных Миши Баскова отражаются, как в капле воды, заботы, треволнения и надежды многих тысяч рабочих семей, втянутых в водоворот событий, потрясших устои самодержавия. Быстро взрослеющий мальчик по-своему воспринимает все происходящее и, сталкиваясь на каждом шагу с общественными несправедливостями, учится отделять истину от лжи. Его чуткое детское сознание и есть тот особый угол зрения, под которым рассматриваются изображаемые события. Наблюдательному подростку далеко не все ясно, но читатель сам сделает за него нужные выводы.
* * *
Среди многочисленных произведений Леонида Борисова едва ли не самую большую группу составляют романы, повести и рассказы о невыдуманных героях — классиках литературы и музыки. Психология творчества, отношение искусства к жизни, история великих художественных замыслов — вот что его в первую очередь интересует. Но при этом он действует как художник, а не как исследователь. Жизненная правда сочетается у него с выдумкой, достоверный фактический материал, когда подсказывает развитие сюжета, подчиняется творческому вымыслу.
Искусство имеет свои условности и умирает, когда становится фотографией. Роман или рассказ о выдающейся личности не может и не должен подменять научного жизнеописания. Поэтому к биографическим романам Леонида Борисова нельзя подходить с такими же мерками, как, скажем, к книгам из серии «Жизнь замечательных людей». Равным образом было бы ошибкой видеть в его повестях о композиторах Римском-Корсакове («Золотой петушок») и Рахманинове («Щедрый рыцарь», «Цветы и слезы») своего рода учебное пособие по истории русской музыки, а в рассказах о писателях — пособие по русской литературе.
Сборник рассказов, составленный автором для юных читателей, не случайно озаглавлен «Свои по сердцу». Это именно те писатели, которые на протяжении десятилетий были жизненными спутниками Борисова. Каждый из них, от Гоголя до Грина, оставил глубокий след в его сознании и помог найти себя в литературе.
В некоторых случаях писатель передает свои личные впечатления. С Куприным он встречался в Гатчине, когда был еще подростком; Блока вместе с другими «начинающими» он провожал до дому после литературных вечеров; Горький отметил его первый роман; с Грином он сталкивался в редакциях и у общих знакомых. Но, независимо от того, реальный или вымышленный факт составляет основу замысла, Борисову удается всякий раз воссоздать атмосферу художественного творчества и найти характерные оттенки, соответствующие человеческому облику, психологическому складу, настроениям того или иного писателя.
Преобразующая сила искусства стирает грани между тем, что случилось на самом деле, и тем, что порождено воображением художника, ибо искусство есть продолжение жизни. Так, по-видимому, следует понимать злоключение с молодым Гоголем, которое предвосхищает печальную историю Акакия Акакиевича Башмачкина («Шинель»). Так можно понять и мытарства юноши Некрасова в
