щедрой природой.
— Мне дано, — вспыхнуло однажды в сознании Федора Ивановича, — а вот братишке моему не дано; почему так?
И думалось о родном брате Александра Сергеевича Пушкина: дети одного и того же отца, одной и той же матери, одного воспитания, а вот — поди, какая разница!
— …Я царь еще, царь! — задыхаясь, полупропел Федор Иванович, и ему самому стало жутко: царь, а с ним, как со служкой, во дворце поступают. Но как чудесно поет хор! Он в Париже превосходнее певцов, чудесный хор, под такие голоса и подлинная смерть легче воспримется.
«Ваш царь…» — вошло в сознание и память слушателей, и они забыли, что ведь это ПРЕДСТАВЛЕНИЕ, все это НАРОЧНО, за те деньги, которые уплачены за право присутствовать на этом великом неправдоподобии.
Федор Иванович чутко вслушивается в музыку, грустя и заранее печалясь, что еще пять-шесть минут, и она кончится, и опустится занавес, и зрители начнут бесноваться в зале, и занавес снова поднимут и все участники оперы, образуя подкову, оставят посередине место для только что скончавшегося царя…
Федор Иванович испытывал величайшее удовлетворение сыгранной ролью, все в ней казалось ему так, как надо. И от этого хотелось продлить удовольствие лицедейства, мечталось даже о том, чтобы просить ужо кого-нибудь о продлении последнего акта.
…Федор Иванович уже не играл — нельзя было назвать игрой все то чудесное, чему свидетелями были полторы тысячи французов в театральном зале, даже не знавшие русского языка, но отлично понимавшие все, что произносил Федор Иванович, ибо подле слова расположился жест, а вместе с жестом рождалась мимическая сцена; за всем этим следовало наблюдать, ничего не упуская, и гений Шаляпина помогал зрителю, заставляя его забывать о том, что он всего лишь зритель, а не свидетель, который спустя несколько лет будет хвастать и гордиться, что видел Шаляпина.
Все. Конец. Занавес опустился. Федора Ивановича подняли прибежавшие из-за кулис слуги; он молча кивнул в знак благодарности и направился к себе, но поднявшийся снова занавес заставил его остановиться: там, в глубине театра, колотил град, какого за стенами дома никогда не бывает, и Федор Иванович блаженно улыбается; он счастлив счастьем тех, кто без его помощи счастья такого не смог бы получить.
И всю усталость разом сняла с плеч Федора Ивановича эта любовь зрителя. Федор Иванович занял оставленное ему место в группе артистов и, чуть выйдя из ряда, раскланивался на все три стороны и уже мог, ежели бы попросили, снова играть что угодно, только вот дайте стакан горячего крепкого чая без сахара, крепкую папиросу да скажите, что там, в России, дома, знают, помнят и любят его…
