кутался в одежки: изморозь оседала на шапках и зипунах; заметало людишек, будто к землице гнуло. Конца и края не видно тому пути, все сплошь по темной и разбитой дороге.
– Боярыня, – подал голос тощий, – вон на просвет гляди. Не вас ли встречают? Вои конные с возком. Аккурат на повороте к Порубежному.
– Доедем, узнаем. Чего гадать-то? – ответила Ульяна тихо, запахнула потуже полы шубы и оправила теплый плат. – Настасья, добрались никак. Кудряхи-то подбери, сколь раз говорить.
А Насте не до кудрях, ни до тётки сердитой. Подалась вперед на возке, прищурилась, все углядеть хотела – кто ж встречает? Какие такие люди? Едва на месте сидела, чуть не подскакивала от любопытства.
– Уймись, – осадила тётка Настасью. – Не простая какая, а боярышня. Уряд забыла?
– Точно, из Порубежного, – тощий кивнул и поправил шапку. – Вижу десятника* тамошнего, Бориску Сумятина.
Суть да дело, доехали до небольшого отрядца на повороте.
– Сто-и-и-и, – протянул большущий вой в темном доспехе. – Боярыня Суворова тут ли?
– Здесь, – Ульяна сошла с возка и встала перед конным. – Кто спрашивает?
Конный спешился неторопливо, поклонился с ленцой:
– Десятник Сумятин от боярина Норова. Тебя, боярыня, встретить и на подворье свезти. Поклажа есть ли?
– Сундуки и мешки, – Ульяна указала на скарб. – До Порубежного далече?
– До темени долетим, кони справные, – Сумятин кивнул двум ратным и те проворно соскочили с седел, взялись носить поклажу с возка обозного в другой – богатый и крепкий.
Настасья смотрела во все глаза! Шутка ли, впервой увидала порубежных воев при мечах.
– Что встала, растяпа? – шипела Ульяна. – Ступай в возок, глаза опусти, бесстыдница.
Настя и пошла, а куда деваться?
– Давай пособлю, красавица, – молодой вой протянул руку да улыбнулся милахе.
– Дай тебе господь, – улыбнулась и Настя.
– Ох ты, ослепила, – парень замер, заморгал. – Откуда белозубая такая?
Девушка уж и вовсе собралась рассказать, приветить красивого, но встряла тётка, да не ко времени, некстати:
– С боярышней говоришь. Рук не тяни, – Ульяна вмиг остудила и горячий взор воя, и улыбку.
Возок – широкий, укрытый шкурами – тронулся легко. Крепкий конь тянул справно, вои шли ходко, не отставали, оглядываясь по сторонам.
– Встретил, – радовалась Ульяна. – Не позабыл. Ничего, Настька, не пропадем. Теперь ужо поглядывай, ушами не хлопай. Слушай много, говори мало. Авось приживемся в новом дому.
А Насте опять не до тёткиного учения! Лес-то густой расступился, река показалась широченная вся в сером льду. На пригорке увидала Настасья крепость, да такую, какой еще не встречала: частокол высокий, заборола* крепкие.
– Тётенька, нам туда, нет ли? – прошептала девица.
– А я знаю? – Ульяна и сама поглядывала с опаской на крепостицу. – Впервой тут-то, – потом уж обернулась к десятнику: – Долго нас выжидали?
– Дня два стерегли. Боярин велел встретить, сам-то на дальней заставе*, завтра обещался быть в Порубежном. Мне наказал привезти и поселить в хоромах. Ждут тебя, боярыня, – Сумятин подкрутил долгий ус и поглядел на Настю: – А это дочь твоя?
– Племянница, сирота, – тётка бровь изогнула, указала десятнику место его, и то, что неурядно с боярами в разговоры пускаться, когда не спрашивают.
– Настасья, дочь боярина Петра Карпова, – Настя улыбнулась крепкому вою, голову склонила, привечая. – При боярыне Ульяне, ее добротой жива-здорова.
Десятник замер, а потом и заулыбался в ответ:
– Таких белозубых еще не видал. Здрава будь, боярышня, на долгие лета, – склонил голову в поклоне, да не простом, а сердечном.
– И ты здрав будь, вой, – Настя и сама головой кивнула, а уж потом получила тычок в бок от сердитой тётки.
– Скажи, а поля все Норовские? – Ульяна принялась пытать десятника.
– Да, – сказал вой и отвернулся. – Репища у реки и за горушкой.
– А сколь людей в крепости? – тётка не унималась.
– Дворы у ратной сотни, да с семьями. Кто на заставах дозор несет, кто у засеки*. В Порубежном-то редко, когда вся сотня стоит.
– Хозяйство немалое, – Ульяна задумалась и умолкла.
А вот Насте все интересно!
– А как тебя по батюшке величать? – улыбалась, глядя десятника.
– Так…эта…Фролов сын я, – вой оробел, видно, не всякий день об таком говорил.
– Борис Фролыч, а торг есть ли в крепости?
– Два ряда, пяток лотков, смех, а не торжище. Ладьи мимо идут, откуп дают, иной раз торгуют прямо на подводы. У крепости какой же торг, боярышня? Налетят и пожгут. Тут только мыт брать, сваливать товарец на возки и вести до Шорохово, а то и в княжье городище.
– А ладьи? Ладьи-то откуда? – Настя и вовсе запрыгала в возке, любопытствуя.
– Есть от северян*, – вой наморщил лоб, вспоминая. – Царьгородцы* бывают. Соседи ходят. Прошлым годом ляхи* проходили высокой водой. Ох и чудные. Все выпытывали и на свитках царапали.
– Борис Фролыч, а за какой надобностью ляхи шли? – Настя и вовсе подалась к вою, едва из возка не вывалилась.
– Настасья, – прошипела тётка, – а ну сядь. Не позорься.
Десятник нахмурился на теткины слова, а потом едва приметно улыбнулся Насте. Девушка низко опустила голову и уж более не говорила до самых ворот крепости.
Уже под заборолами Настасья вновь ожила и закрутила головой! Дома-то крепкие, проулки узенькие, а дороги устланы струганным бревном: ни грязи, ни земляного месива. Одна беда – уж слишком высоки заборы и малы оконца в домишках. Будто схоронились людишки да поджидали беды.
– Порубежное, – промолвил тихо десятник. – Крепость. Ты, боярышня, чай и не видала такого в княжьем городище.
– Не видала, Борис Фролыч. А чего ж проулки-то малые? Не дороги, щели, – печалилась боярышня.
– Иначе нельзя, Настасья Петровна, – десятник говорил охотно. – Людишки сами просились в городище, ворог набегами измотал, пограбил, иных похолопил*. С окрестных весей прибыло немало, вот и расселились тесно. Да ты не робей, уж сколь лет Порубежное стоит, а никто его еще не пожёг и людишек не тронул. Боярин наш вой хваткий. Ворог токмо задумался, а он уж и почуял. Раньше о таких говорили – Перунов вой.
– Это который огневой птицей осенён? И меч в Перуновом пламени опален? – Настя рот открыла,
