подбородок на кулак и постукивала пальцем по губам, будто все эти идеи пришли ей в голову только что.
Но все было совсем не так. Каждый раз, когда у них бывали беседы, мама говорила одно и то же.
И каждый раз Альма реагировала так же, как вчера: улыбалась и кивала. Она улыбалась и кивала, хотя чувствовала, как яркий свет, наполнявший ее изнутри, становится все более и более тусклым. А ведь именно благодаря ему она была сама собой, была Альмой.
Закончилась вчерашняя беседа тоже как обычно. Отец Альмы, наморщив лоб и снова тесно переплетя пальцы, сказал:
– Я знаю, что тебе трудно дался переезд и поступление Джеймса в колледж, но ты обязана что-то с этим сделать, приложить какие-то усилия. Теперь наш дом здесь. Попытайся что-то изменить, Альма.
Она кивнула и улыбнулась:
– Я пытаюсь. Правда пытаюсь. Правда-правда.
Позже Альма поднялась в свою новую комнату, цвет которой ей не нравился, и свернулась калачиком под новым одеялом, которое слишком сильно кололось. Она пролежала без сна несколько часов, прислушиваясь к мыслям, которые снова, и снова, и снова крутились у нее в голове, как бывало каждую ночь.
Альма не спала и чувствовала, как тьма наполняет ее изнутри, как тускнеет свет, благодаря которому она была собой.
Потому что в последний раз это случилось с ней не два с лишним месяца назад, как она уверяла родителей. Это повторилось вчера.
И это никогда не прекратится.
И она никогда не заведет новых друзей.
И она никогда не почувствует себя здесь как дома.
И с этим ничего, ничего, ничегошеньки нельзя поделать.
Так что в тот день, когда Альма увидела флаер, она спешила и была рассеянна. Альма вскочила со своего места и, как всегда, выбежала из класса сразу после звонка. Она, как обычно, бежала по коридору. Ее глаза не отрывались от финишной черты – ручки входной двери.
Затем ее рука легла на дверь, а глаза глянули чуть выше.
И Альма увидела звезды.
Глава 3
Звезды – белые, красные, желтые, голубые – подчеркивали черноту фона флаера. Бумажное небо пересекали золотые буквы:
«Вы состоите из элементов и квинтэссенции, – гласили буквы. – Узнайте больше в астрономическом кружке, который собирается каждый четверг после школы в научной лаборатории».
«Элементы и квинтэссенция», – еще раз перечитала Альма.
– Квинтэссенция, – произнесла она вслух, хоть и знала, что не должна разговаривать сама с собой.
Эта привычка не помогала ей завести друзей. Как и то, что она вплетала в свои длинные каштановые волосы сухие цветы и перья. Или оседала на пол посреди коридора и вылетала из класса прежде, чем остальные успевали встать из-за парт.
Она не знала, что такое квинтэссенция, но ей нравилось, как звучит это слово. Оно напомнило ей ту яркую субстанцию: Альма представляла, как этот свет наполняет ее изнутри. Благодаря ему она была самой собой.
Альма дотронулась до крошечных звезд, до каждой по очереди. Разумеется, они были сделаны из бумаги. Но ей казалось, что она чувствует тепло под пальцами и видит их яркий свет.
Несмотря на то что четверг был уже завтра, флаер выглядел совсем новым, нетронутым и разглаженным.
Казалось, что его только что приклеили к двери.
– Его словно приклеили для меня, – сказала Альма звездам.
И вот прямо перед ней было именно то, что предлагала ее мать.
И об этом говорил ее отец, когда просил, чтобы она акклиматизировалась.
Наконец-то Альма действительно могла что-то сделать.
Она отлепила флаер от двери, потихоньку, сантиметр за сантиметром, чтобы не порвать его, потом сложила его и сунула в школьную сумку.
Впервые за долгое время она почувствовала себя Альмой, почувствовала внутри себя яркую субстанцию вместо тьмы.
Она ощущала, что светится изнутри.
Ничего удивительного, ведь за ее спиной сияли звезды.
Глава 4
В «Пятом углу» было два источника света.
Первый – это те редкие солнечные лучи, которые непонятно как умудрялись проникнуть сквозь покрытые грязью витрины магазина. Этот свет был янтарного оттенка: он то тускнел, то горел ярче, и в нем виднелись пылинки. В его лучах магазин казался заброшенным, обветшалым и грязным – и, честно говоря, это соответствовало действительности.
В магазине было полно пыли, паутины и хлама.
Повсюду лежали груды рухляди, горы старых, выброшенных, сломанных, когда-то любимых, но теперь навсегда потерянных вещей. Стеллажи с книгами в выцветших обложках и с треснутыми корешками. Куча фарфоровых кукол в трещинах и без конечностей, а их платья – всего лишь россыпь посеревших от пыли оттенков. Ржавая тачка без колеса. Почерневший серебряный чайный сервиз. Модели самолетиков без крыльев. Воздушные змеи без хвостов. Дюжины часов: одни молчат, а другие издают мерное «тик-так», «тик-так».
Сотни и тысячи мелочей нашли приют в этом магазине, где рано или поздно оказывался весь хлам.
Среди всех этих куч и сгнивших полок, в центре комнаты, находилась спиральная железная лестница. Она поднималась к отверстию в потолке, которое выглядело так, будто его проделал не плотник, а какой-то счастливчик, обладавший ручной пилой и обрывочными знаниями о том, как должен выгля– деть круг.
И именно это отверстие служило вторым источником света. Свет был тусклым и голубым, часто мигал и трещал, а иногда гас на несколько минут.
Прямо сейчас он светил, но очень слабо, освещая похожее на круг отверстие, спиральную лестницу и мусорную свалку внизу магазина.
А вслед за светом вниз проникал высокий дрожащий голос.
– Скоро она будет здесь, – мягко шептал голос. – Скоро она будет здесь.
Глава 5
Мама ждала Альму в машине возле школы, чтобы забрать домой.
Она встречала дочь каждый день, хотя Альма сто раз просила ее не делать этого, уверяя, что спокойно может ездить домой на школьном автобусе.
Но мама ее не слушала, и за это Альма была ей благодарна.
– Альма-Лама-Динь-Дон! – сказала мама, когда дочь забралась в машину. – Как прошел день?
В первый день Альмы в средней школе Фор-Пойнтса мать задала ей тот же вопрос. Тогда девочка закрыла дверь, пристегнула ремень и, трясясь и хватая ртом воздух, зашлась рыданиями, которые сдерживала в себе последние шесть с половиной часов.
Привычная улыбка исчезла с лица матери.
– Что случилось, Альма? – спросила она. – Расскажи, что произошло.
Альма не знала, что ответить. Ничего не случилось. Ничего особенного. Никто не грубил ей. Никто не дразнил ее, не смеялся над ней и не обижал.
И все же весь день ей казалось, что она находится не в своей тарелке, и это было
