часов с плеером, а потом посмотрим, помогло или нет. Если не сработает, можешь его не носить. Я подумаю ещё.
Подремать пару часов? Я всё ему готов простить.
Где там ваш плеер?
Глава 2. Эгле
С музыкой у меня были свои отношения. В смысле, их не было. Синдром una corda фактически ставит запрет на звукомагию. По крайней мере, на той его стадии, которая была у меня. Я отлично понимал, что мне ничего не светит, так что подчёркнуто не интересовался музыкой. Я не знал ни имён, ни песен великих звукомагов. Ни за рубежом, ни среди моих соотечественников. Ни воинов, ни целителей. Это тоже отчуждало меня от сверстников, которые любили потрещать о том, кто кому надрал задницу неделю назад в поединке. Но не думать о том, что слушаю, я не мог. Постепенно я начал подмечать общие закономерности. Интуитивно угадывать, где будет спад или подъём. Конечно, я по-прежнему не мог хвастаться знанием терминов. Что неудивительно, я же не пытался ничего специально запоминать.
Не знаю, на какой эффект рассчитывал сеньор Кейн. Но как-то незаметно у меня перестало хватать времени на то, чтобы шататься по подворотням и искать приключений. Я по-прежнему не чувствовал себя полным энтузиазма по утрам, когда звонил будильник. Но в целом жить стало как-то легче. Раз в неделю я приходил к Кейну, и он заменял на плеере пару-тройку песен.
Не было в этих песнях ничего особенного. Ничего чарующего, выжимающего слезу или мгновенно дарующего радость жизни. Примерно те же инструменты. Один и тот же голос. Я не знал, кому он принадлежит, звал его просто «голос». Хотя, конечно, попытался классифицировать. Поискал информацию о диапазонах и пришёл к выводу, что Голос – баритон. Я почти не понимал, о чём он поёт, ведь наша родная алинга давно потеряла монополию на звукомагию. Теперь почти все известные песни исполнялись на языке Западного архипелага, кэлинге. Точнее, нет. Чтобы стать известными, им приходилось иметь текст на кэлинге. Вот так. Ну, какие-то познания в кэлинге у меня всё же имелись. Их хватило, чтобы немного разобрать слова. Насколько я понял, все песни, которые пел голос, были про любовь, про дружбу, про благородное дело риск, и ещё о том, как здорово летом танцевать на улице. Так что это, наверное, хорошо, что я почти не понимал текстов.
Без зубоскальств в классе, конечно, не обошлось. Но это были такие осторожные зубоскальства, которые не успели перерасти в серьёзные издевательства. Не успели, потому что над двумя смеяться сложнее, чем над одним.
Когда к нам перевелась Эгле, я только порадовался, что теперь все отвлекутся на неё. Как это всегда бывает, расстановка сил и приоритетов длилась один урок. К перемене все уже определились с отношением к новенькой. Ну, понятно, девчонки в восторге не были. Сначала на всякий случай, а позже – потому, что в восторге были мальчишки. На третьем этапе девчонки разделились. Воображалы, которых было четверо, решили её игнорировать. Две странные подружки, Мари и Анна, стали вести себя дружелюбно, но сдержанно. Трое остальных напрасно ждали, пока она посмотрит в их сторону – чтобы налететь, всё объяснить, всё показать, помочь… короче, такой разрешённый способ порабощения. Предполагается, что новичок будет очень благодарен, потом его можно гонять со всякими мелочами.
Что касается мальчишек, я повторяю – они пришли в дикий восторг. И очень странно, что пришли. Эгле сама была похожа на мальчишку. Не было у неё длинных локонов – короткие светло-русые прядки, торчащие во все стороны, неровно подстриженная чёлка над серо-голубыми глазами. Не было и округлых форм, из-за которых удостаивались внимания воображалы. И даже хрупкой Эгле не была. Допустим, она вызывала бы желание покормить и защитить, это ещё можно понять. Но ведь не вызывала же. Она была поджарая и немножко угловатая, но не хрупкая.
Я так и не знаю, каким образом Эгле оказалась рядом с моей партой. В тот момент я сидел, переключая треки. С одной стороны, изображал человека крайне занятого и крайне оторванного от реальности. С другой – пытался найти песню, которую ещё не успел заслушать до дыр. Я прогулял прошлую экзекуцию у Кейна, поэтому новых песен не получил. А в старых уже успел выучить все тексты, хотя понимал, может, слов десять. Ну, просто выучил, как последовательность звуков.
Эгле же стояла посреди класса, оглядываясь со спокойным любопытством. Будто это был безлюдный лес, а не шумный класс, и она хотела понять, в какой стороне искать чернику. Вот на этом моменте я потерял к ней интерес и принялся щёлкать кнопками. Так и не знаю, сколько времени прошло до того, как надо мной раздалось громкое:
– У тебя плеер!
От неожиданности я вдавил кнопку так, что три песни перещёлкнулись одна за другой и дали по слогу на кэлинге каждая. Я готов был поклясться, что в сумме это составило ругательство на алинге, возможно, чуть более грубое, чем я бы сказал при девчонке, но зато полностью отвечающее моменту. Самое интересное, что потом мне не удалось составить эту комбинацию заново. Так или иначе, я почти проникся благодарностью к Голосу. Ругаться вслух – значит, выражать эмоции и тратить энергию. Опасное удовольствие, если у тебя una corda. А тут он вроде как отреагировал вместо меня. Получилось забавно, так что теперь можно было не злиться на Эгле.
– У тебя плеер, – повторила Эгле, когда я вытащил наушники и посмотрел на неё снизу вверх.
– Плеер, – подтвердил я.
И подумал, что интонация у неё какая-то странная. Как будто бы это такая примета: встретить человека с плеером – к счастью. Или как будто она проснулась сегодня с тремя ногами, весь день переживала, что у всех по две ноги, а у неё три, и вот нашла ещё одного трёхногого.
Ещё один трёхногий – это у нас я, значит.
Эгле, видимо, застеснялась, потому что весь класс на неё смотрел, она слишком громко сказала про плеер. Все обернулись, конечно. И я смотрел. А что делать? Не смотреть? Так ещё хуже, она же ко мне обратилась. Но что говорить или делать в таких случаях – понятия не имею. Лично знаю четверых, которые бы покраснели и убежали. Причём неважно, были бы они на моём месте или на месте Эгле. Естественно, мы не стали ни краснеть, ни убегать. Хотя момент был фатально неловкий. В конце концов, Эгле стиснула зубы, выпрямилась и сказала, уже гораздо спокойнее:
– Я болею. Мне тоже скоро придётся ходить
