взглядом знакомые места. Вот сквер, где она с девочками готовилась к экзаменам и где летом звучит веселая музыка. Над обнаженными деревьями высится купол кинотеатра. Увидит ли она все это, и когда? Едет в какое-то Взгорье. Кто может сказать, как там сложится?
Лошадь натужно тащила сани; полозья, скрежеща, пересчитывали промерзлые камни мостовой. Сидеть было неудобно, при каждом толчке Валентинка упиралась боком в острый угол расписного своего сундучка. Глухо вздрагивали струны завернутой в простыню гитары. Ветер, тонко подсвистывая, забирался в рукава, за воротник, холодил колени. Старое пальтишко плохо спасало от мороза. Еще не успели миновать город, а она уже основательно продрогла.
— Тебя как звать-то?
Валентинка вздрогнула: ну и басище у возчика! Хмурый, бородатый, в широченном тулупе, он приехал за ней в сумерки, молча уложил в сани вещички. За все время двух слов не сказал. Она уже начала его побаиваться.
— Кличут-то как, говорю? — снова спросил возчик.
— Валентинка.
— Так негоже теперь, ты ведь учителка, — строго сказал возчик. — Валентина, значит. А по отчеству?
— Михайловна.
— Будем, значит, знакомы, Валентина Михайловна. А я сторожую в школе, Семен, Нестеров сын. Ты к нам после учебы али из какого места перебираешься?
— После учебы. Я десятилетку кончила, — смущенно проговорила Валентинка. Она была не из робких и в другое время нисколько не испугалась бы этого дядьки в тулупе. Но сегодня все было смутно, сурово. Позади остался город, где все напоминало о маме, впереди ждали незнакомая школа, работа, о которой она пока мало что знала. И поторопилась добавить: — Я не сама, меня из районо к вам направили. И учиться буду, в институте, заочно.
— Так, так… — Возчик отвернулся, чмокая губами, что-то принялся выговаривать лошади.
Выехали за город, дорога нырнула в лес. Был он огромен, глух, весь засыпан снегом.
— Не замерзла, Валентина Михайловна? — снова заговорил возчик. — А то пробежись, согреешься. Может, ись хошь? Так у меня сухари припасены, оржаные.
— Спасибо, не хочу.
Валентинка сглотнула слюну, представив хрусткие, вкусно пахнущие сухари. Давно она не видела настоящего ржаного хлеба. Мама любила печь его сама. Вынет из печи каравай с треснувшей корочкой, отрежет пышущую жаром горбушку: «На, Валёк, пробуй». Нет мамы…
Холод пробирал не на шутку. Валентинка вылезла из саней, пошла по следу полозьев, который тут же засыпала пушистая пороша. Дядя Семен — так стала называть про себя Валентинка возчика — привязал к грядке саней вожжи, пошел рядом с ней.
— Годов тебе, поди, семнадцать, не боле? — спросил глуховато. — И родителев, видать, нет?
Валентинка кивнула, не отрывая взгляда от убегающих из-под ног полозьев. Вот, кажется, наступишь, а их уже нет, ускользнули. Хорошо бы прокатиться на запятках! Она занесла ногу, но тут же отдернула: что скажет дядя Семен?. Совсем перестанет уважать, а ведь он первый всерьез назвал ее по имени-отчеству. Надо теперь следить за собой, нет больше Валентинки, попрыгуньи и озорницы, которая не давала покоя ни маме, ни учителям. Есть вполне взрослый, солидный товарищ Валентина Михайловна Горячева.
— Учить в семилетке будешь али в начальной? — полюбопытствовал дядя Семен.
— В начальной. Сказали, сразу два класса вести надо.
— Ишь ты, птаха… — Сторож покачал головой, остановил лошадь, разгреб в задке саней сено. — Садись-ко, укрою тебя. Ехать-то еще далеко. — Плотно угнездив вокруг усевшейся Валентинки сено, вскочил в сани, крикнул: — Э-э, родимая!
Лошадь затрусила рысцой. Пригревшись, Валентинка глядела вдаль, завороженная бесшумным движением снежинок, пронизанных светом невидимой луны. В северных неярких краях бывают такие зеленовато-светлые ночи, когда на смену скрипучему морозу приходит мягкий, безветренный снегопад. Снежинки падают отвесно, нанизанные на тончайшие лунные нити, сплетаются вдали в прозрачную завесу. Не с них ли берут узоры для своих плетений северные чудодейницы-кружевницы?
— Э-ге-ге-гей! — вдруг зазвенело, забилось над лесом. — Проснись, учителка, э-ге-гей!
Валентинка открыла глаза: снег прекратился, вокруг было очень ясно и лунно, сани несло куда-то с необыкновенной быстротой. Позади, похожий в своем тулупе на большого косматого медведя, бежал дядя Семен.
— Вожжи хватай, вожжи! — кричал он.
Сон мгновенно слетел с Валентинки. Она вскочила на ноги и поняла: лошадь, не удержавшись на склоне, несла сани вниз, в овраг. Возле копыт, одним краем повиснув на облучке, бились вожжи. Еще секунда, и лошадь споткнется о них, упадет на всем скаку… Рванувшись, Валентинка ухватилась за грядку саней, дернула вожжи, натянула. Лошадь, всхрапывая, вскинула голову, оседая на задние ноги, стала умерять бег. В самом низу оврага перешла на шаг.
— Тпру, окаянная! — закричал совсем рядом дядя Семен. Он был весь в снегу, видимо, катился с горы кубарем. Кинулся к Валентинке, заглянул в лицо: — Жива? Слава богу! — потом метнулся к лошади, поправил хомут, свернув жгутом сено, вытер дымящиеся бока животного. Лишь тогда присел на облучок саней, смахнул рукавом пот со лба, облегченно проговорил: — Ух, испугался! Крутизна тут, не дай бог! А я, как на грех, сзади шел, задумался, не успел вожжи-то схватить. Ну, ладно, все обошлось.
Валентинка вылезла из саней, осмотрелась. Овраг нависал с обеих сторон обрывистыми кручами. Неужели она съехала оттуда и осталась цела?
Где-то поблизости журчала тихая струйка. Почудилось? Валентинка оглянулась на звук.
— Родничок услыхала? Ишь, быстрая, — усмехнулся дядя Семен. — Вот, гляди. — Он подошел к поваленному дереву, которое было почти незаметно под снегом. — Тут и бежит. День и ночь. Никакой мороз не студит. Здесь мы воду берем. В самый зной ледяная.
В темной лунке булькала, переливалась вода. С кустов, клонящих над родником ветви, падали и тут же исчезали, растворяясь в струях, снежинки.
Сверху, с горы, что-то покатилось, взметая за собой снежную пыль. Валентинка отпрянула в испуге и тотчас поняла, что это лыжник. Через мгновение он поравнялся с ними — в ватнике и кожаном треухе, приостановился. Валентинка увидела обветренные скулы, темные глаза, блеснувшие улыбкой, и сама неожиданно улыбнулась. Лыжник приветливо махнул рукой, нажав на палки, исчез за поворотом.
— Сашка Конорев, — кивнул в его сторону дядя Семен. — Опять, видно, в сельсовет бегал. Ну, поползем и мы, что ли?
Въехали на гору, очутились в роще, посреди которой дремлющим великаном горбился дом. Едва сани остановились у крыльца, закружил ветер. Взметая снег, пронесся между стволами деревьев, сдернул пук соломы с сарая, что прижался в углу двора, и сердито засвистел, завыл над полем.
— Вьюга будет. Хорошо, в дороге не захватила. А ты, учителка, ничего, смелая, — сказал дядя Семен, снимая с саней сундучок. — Ну, идем домой.
Вслед за сторожем Валентинка ступила в черноту сеней, поднялась по узкой крутой лесенке. Открылся прямоугольник двери, и дядя Семен, поставив сундучок на пол, проговорил:
— С приездом, значит, учителка!
