class="p1">- Прими, Леонтий Егорович, на постройку новой избы.
Я говорил:
- Вот хорошо - будем жить в новой избе!
Люди, глядя на меня, говорили укоризненно:
- А этому сопляку и горя мало!
Меня стыдили, и тогда я затихал; ходил, опустив голову, ковырял ногой землю.
Вскоре после пожара заболел мой брат, Петя. Он был на год моложе меня. Взбираясь на крыльцо, я закидывал ноги со ступеньки на ступеньку, а он полз за мной на карачках. Спали мы с ним в сарае, на соломе. Однажды, проснувшись, я стал будить его, что бы идти на реку ловить каргалов. Петя поднял голову и сейчас же снова опустил ее на солому. Мне на доело его тормошить, и я сказал матери, что Петьку не разбудишь. Мать пошла в сарай и, вернувшись, сказала, что Петька болен.
Случилось это в тот день, когда в волости ждали архиерея, который проездом должен был остановиться в соседнем селе. В этом селе были церковь и кладбище, поэтому его называли Погост.
Соседка Степанида, забежав к нам, спросила мать:
- Пойдешь, Васильевна, в Погост смотреть архиерея?
- Надо бы пойти, да Петька заболел, - ответила мать.
- Васька у тебя большой уже - посмотрит за братом, - сказала Степанида.
Мать стала собираться и перед уходом наказала мне:
- Останешься, Васенька, за старшего в избе. Посмотри за Петей, дай ему водички напиться.
Оставшись в избе один, я прильнул к окну и долго смотрел на дорогу, по которой бежали бабы в новых сарафанах и мужики в красных кумачовых рубахах; потом пошел в сарай проведать Петьку. Петя тихо лежал на соломе.
- Пить хочешь? - спросил я его.
Он отказался. Вернувшись в избу, я снова глянул в окно. С тарантаса, стоявшего возле нашей избы, на меня сердито смотрел толстый, усатый дядя в белой одежде с блестящими пуговицами.
- Эй ты, сопляк, позови сюда батьку! - крикнул он.
Отскочив от окна, я спрятался под лавку.
Потом говорили, что у нас в деревне останавливался становой пристав, ехавший впереди архиерея.
Лежа под лавкой, я дрожал от страха - боялся, как бы этот толстый дядя с блестящими пуговицами не зашел в избу. Так и заснул, думая: зайдет - и тогда мне беда!
Мать, придя из Погоста, стала громко звать меня, и я проснулся, вылез из-под лавки.
- Ты что туда забрался, дурачок? - спросила мать.
- Страшный дядя смотрел в окно, - сказал я.
- А как Петька? Ты его проведывал?
- Петька смирно лежит. Пить не хочет.
Мать пошла в сарай и вскоре вернулась с плачем.
- Нет нашего Пети, помер! - сказала она.
Когда брата положили в деревянный ящик и в крышку ящика вбили гвоздь, я подумал, что Петьке будет плохо. Я пожалел его и заплакал. А когда ящик с Петькой отнесли на погост, опустили в яму и начали закидывать землей, мне стало страшно за брата, и я заплакал еще сильнее. И потом долго думал, как плохо там Петьке одному, под землей, в закрытом ящике - тесно, темно, солнышка совсем не видно. Успокоился, только когда мама сказала, что бог пожалеет Петьку и пустит его к себе на небо, а там куда лучше, чем йа земле, - пряников хоть целый мешок бери.
ПОГОРЕЛЬЦЫ
Мужики строили новые избы. Я и мои сверстники проводили дни на срубах.
Мне нравилось, когда мой отец один нес бревно, а рядом точно такое же бревно несли два мужика. Если бревно было очень тяжелое и одному его не поднять, отец вставал всегда под комель и, однако, нес бревно легче, чем второй мужик, стоящий под вершинкой.
- Мой батька сильнее всех! - хвастался я перед ребятами.
Каждый из них тоже находил у своего отца что-нибудь такое, чем можно похвастаться.
- А мой лучше всех плетет лапти! - хвалился Мишка.
- А мой попадает белке пулей прямо в глаз! - хвалился Андрюшка.
- А мой лучше всех па деревне сказки сказывает! - хвалился Федька.
Степке тоже хотелось похвастаться своим отцом, а отец его был ленивый мужик. И Степка говорил:
- А мой умеет спать и сидя и стоя!
Отец строил избу, а я собирал щепки, сносил их в кучу. Пытался я взяться и за топор, но он был еще слишком тяжел для меня.
- Не горюй, сынок, будешь и ты такой же сильный, как я, - утешал меня отец. - И такая же борода вырастет.
У отца была большая рыжая борода, и его бородой я тоже гордился.
Вечером, бывало, прибегая домой голодным, я просил у матери поесть. А она говорила:
- Коровушка не пришла из леса. Вот как придет, подою и дам тебе молочка.
Я тогда забывал, что корова у нас сгорела, садился на бревна, смотрел в сторону выгона - ждал, пока пастух пригонит стадо. Не находя в стаде своей коровы, я бежал к матери:
- А наша корова не пришла.
- Она, сынок, в лесу заблудилась. Обожди - придет.
Я ждал дотемна и засыпал на бревнах.
Когда все мужики выстроили новые избы, оказалось, что наша новая изба самая маленькая и низкая в деревне.
Обидно мне было, и я сказал отцу:
- Сильнее тебя мужика в деревне нет, а избу срубил худую.
Отец рассердился, стал ругать меня; а потом пожалел, погладил по голове и сказал ласково:
- Скажи, дурачок, спасибо добрым людям, что и на такую леса привезли.
Мне тоже стало жаль его - вспомнил, что и лошадь у нас сгорела, - и я расплакался, прижавшись к отцу.
До пожара наша семья жила справно. Зимой отец возил на железную дорогу лес, работал месяца два - три, возвращался с деньгами, привозил подарки: ситец, кумач, сахар, чай.
Худо стало без коровы, без лошади. Старшие братья, Терентий и Иван, нанялись пастухами. Изредка прибегая домой, они приносили хлеб и, давая мне кусок, говорили:
- Это тебе, Васька, лиса подарок прислала.
Я верил, что этот хлеб необыкновенный; он казался мне куда вкуснее, чем тот, который я ел до пожара.
Однажды отец пошел к псаломщику, чтобы получить с него деньги за пахоту, и взял меня с собой. Когда мы вошли в избу, тот сидел за столом и ел пшенную кашу. Каши была полная тарелка. Я смотрел на нее, облизывался и думал, что, может быть, псаломщик всю кашу не съест,
