Василий Абрамов
Детские странствия
ПРЕДИСЛОВИЕ
Василий Леонтьевич Абрамов, о детстве которого рассказывается в этой книге, - уроженец русского севера, сын крестьянина-бедняка из глухой, затерянной в лесах прионежской деревни. Девятилетним мальчиком он пошел в люди, работал пастушком и одновременно учился в сельской школе. Это было в годы по русской революции, когда многие крестьянские ребята, даже в таких глухих деревнях, под влиянием происходивших в стране событий жадно тянулись к книге. Много препятствий оказалось на пути ученья, по которому зашагал Вася Абрамов главным из них была крестьянская нищета. Но он шагал бодро, не унывал в нищете, и ему сопутствовала удача. Первым из своей деревни он ушел продолжать ученье в город Пудож, до которого было больше двухсот верст, окончил там городское училище и поступил в Петрозаводскую учительскую семинарию.
Он мечтал стать сельским учителем, но вспыхнула первая мировая война, и он стал солдатом
К Великой Октябрьской революции Василий Леонтьевич уже был офицером. После революции он сразу перешел на службу в Красную Армию, прослужил в ее рядах больше тридцати лет, окончил Военную академию, получил звание генерал-майора.
В Великую Отечественную войну он командовав сначала дивизией, а потом корпусом. Недавно Василий Леонтьевич побывал в той сельской школе, где он начал учиться полвека назад. Ребята, с которыми Василий Леонтьевич встретился тут, попросили его рассказать о прошлом. Вот тогда-то у Василия Леонтьевича и родилась мысль написать книгу воспоминаний о своем детстве, и я помог ему написать эту книгу - о дореволюционном крестьянском мальчике, которому очень хотелось учиться.
Е. Герасимов
ПОЖАР
Я вспоминал, какие у нас в деревне избы были до пожара - у кого двери были крашеные, у кого на крыльце столбы точеные, - и мой старший брат, Терентий, уже совсем взрослый парень, говорил:
«Давай, давай, ври больше!»
«Чего - ври? Он правду говорит», - вступался за меня отец.
Терентий стоял на своем:
«Больно мал, чтобы помнить. От мужиков слыхал - вот и правду говорит».
Желая доказать, что я не такой уж маленький, «как думает Терентий, я рассказывал про пожар.
Сколько тогда мне было лет, я не знаю, но пожар помню хорошо.
Это было ранней весной в какой-то праздник. Утром по случаю праздника мы долго чаевничали. Потом мать качала зыбку, в которой спала моя маленькая сестренка, и рассказывала мне сказку.
Я сидел у окна на солнышке.
Вдруг за окном раздался страшный крик:
- Пожар! Горим!
Мать выбежала во двор и, вернувшись, с громким плачем выхватила из зыбки сестренку, подхватила со стола остывший самовар и потянула меня за руку во двор.
Из самовара на мою голову посыпались угли, полилась вода, и я громко заплакал, но сейчас же затих, увидев густой черный дым, поднявшийся высоко над крышей сарая.
Мать выпустила мою руку и потерялась среди бегавших по двору и что-то кричавших баб.
Я стоял посреди двора, и рядом со мной стоял брошенный матерью самовар. Потом ко мне подбежала соседская девчонка Клаша, схватила меня за руку и потащила подальше от пожара. Оглядываясь, я видел, как с крыши нашего сарая неслись по ветру искры.
Посадив меня на берегу реки, Клаша сказала:
- Сиди, Вася, тут! В деревню не ходи, а то сгоришь.
Она погрозила мне пальцем и умчалась. Сначала интересно было смотреть, как в деревне загорались избы, как на крышах появлялись маленькие огоньки и быстро становились большими, как бегали люди с баграми и ведрами, метался скот, выпущенный из сараев и хлевов; и вдруг мне стало страшно, и я опять заплакал.
- Чего, Васька, ревешь? - спросила меня Клаша, пробегавшая мимо с ведрами.
Она ласково погладила меня по голове, и я перестал плакать; снова начал с интересом смотреть на разгоравшийся пожар.
О том, что произошло, я понял, когда отец, в тот день вместе со всеми мужиками работавший в лесу, прибежал на пожарище.
Он стоял, опираясь на палку, у обгоревшего трупа нашей лошади. Никогда я еще не видел отца плачущим и не думал, что такие здоровые, сильные мужики, как он, могут плакать.
А он плакал, и, глядя на него, я подумал, что раз отец плачет, значит, так уж плохо, что хуже и быть не может.
Вечером вся наша семья собралась в одной из трех уцелевших в деревне изб.
- Ох, бедная ты моя головушка, лучше бы мне сгореть в огне, чем остаться жить! - причитала мать и в отчаянии рвала на себе волосы.
Ее считали виновницей пожара: она ходила в сарай с горящей лучиной, что-то искала там в темном углу и, видимо, уронила с лучины уголек.
Мать прижимала к себе нас, детей, кучей стоявших возле нее, и вопила во весь голос:
- Детушки мои милые, чем я вас стану кормить и поить?
- Что, мамка, шаньги тоже сгорели? - спросил я.
- Все сгорело, сынок: коровушка, лошадка, овечки…
Отец сидел за столом и, обхватив руками голову спрашивал приютившего нас хозяина избы:
- Скажи, Петр Петрович: может, лучше всем нам камень на шею - и в Онегу?
А я думал: «Вот беда - и шаньги сгорели!»
На другой день, проснувшись, я побежал посмотреть на пожарище нашего дома. Отец был уже там и ворошил палкой головешки.
- Что ищешь, Леонтий Егорович? - спросил его проходивший мимо старик.
- Да, видишь, был у меня рубль денег - может, найду, - ответил отец.
Услыхав это, я стал разбирать головешки и вскоре нашел несколько пятаков. Отец похвалил меня и пообещал, если я найду остальные деньги, купить мне пряников.
Обрадовавшись этому, я долго рылся на пожарище, но больше денег не нашел.
Днем мать дала нам хлеба и молока. Я ел и думал: «Как же это так? Все сгорело, а у нас и хлеб и молоко…» Спросил мать, и она ответила:
- Ешь, несмышленыш! Это добрые люди принесли.
Потом я видел, как в избу заходили бабы из других деревень, крестились, вынимали из корзин хлеб, картошку, лук, молоко, говорили:
- Вот тебе, Васильевна, на погорелое.
- Спасибо, - отвечала мать, низко кланяясь.
Один мужик приволок на лошади бревно и, свалив его, сказал:
